Эти слова в его устах знаменательны. Великий князь слишком привык к сдержанности, чтобы позволить себе высказать подобное мнение, если бы его не разделял государь. Весь вечер разговор шёл о политике.
Я спросила великого князя, почему мы не обращаемся с призывом к христианскому населению, находящемуся под игом магометан и ожидающему только одного слова России, чтобы восстать против своих угнетателей. Он мне ответил, что этого еще нельзя сделать, что, до тех пор, пока наши войска не перешли через Дунай, невозможно организовать движение и что оно ни к чему не приведёт. Этот ответ успокоителен, так как в публике существует уверенность, что император Николай не хочет пользоваться помощью христианского населения Турции против султана, чтобы не поколебать принципа подчинения законной власти, которого он сам является первым защитником…
От великой княгини я поехала к графине Блудовой; она передала мне записку Александра Попова и записку Погодина всё по тому же вопросу о войне, в смысле совершенной необходимости действовать открыто и смело, не рассчитывая на помощь Запада и не добиваясь ее. Мне поручено передать эти записки цесаревне.
16 ноября
Я видела Рашель в драме «Полиевкт», немедленно после которой она декламировала языческую оду «Гораций и Лидия», чтобы показать всё разнообразие своего таланта. Из театра я поехала к Софье Мещерской и застала у неё писателя И. С. Тургенева. Его разговор, блестящий и остроумный, недостаточно содержателен. Это набросок, отлично схватывающий контуры вещей, но не передающий ни красок, ни форм.
1 января
Наступил Новый год.
Я встретила его со стеснённым сердцем, ибо, как всегда, в нем кроется неведомое. Вечер под Новый год я провела у императрицы, где говорили о войне и щипали корпию для армии.
В одиннадцать часов подали шампанское, поздравили друг друга, и императрица отпустила нас: так принято в царской семье, чтобы к двенадцати часам каждый удалялся к себе. М-elle де Грансе, Александра Долгорукая и я подождали цесаревну, когда она проходила, чтобы пожелать ей счастливого Нового года…
2 января
Мы спустились к чаю к цесаревне. Великая княгиня Ольга (Николаевна)[35] дала ей знать, что она проводит вечер одна, и просила ее зайти к ней вместе с нами. У меня не было перчаток, цесаревна дала мне пару своих. У великой княгини Ольги были только ее фрейлины Эвелина Массенбах[36] и Анолита Виельгорская[37].
Мы занялись гаданиями, давали петуху клевать овёс, топили олово.
1 марта
У императрицы читается курс русской истории неким профессором Арсеньевым. На лекциях присутствует цесаревна вместе со мной и Александрой Долгорукой. Это очень скучно и совершенно неинтересно благодаря бесцветной и тяжёлой манере читать старого профессора. По окончании императрица удалилась на 1/4 часа в свой кабинет, и, когда она вышла оттуда, я слышала, как она сказала цесаревне, что хорошие известия из Пруссии подтверждаются и что Пруссия сохранит нейтралитет[38]. Так мы еще должны быть благодарны за то, что эта Пруссия, которая обязана России самым своим существованием, не пользуется положением, в котором мы находимся, затравленные Европой, как медведь в берлоге, и не нападает нам в спину! Мы должны быть благодарны, что наши так называемые друзья не проявляют по отношению к нам величайшего предательства! Австрия прислала через Мейендорфа новый проект соглашения с Турцией всё в том же духе и такой же неприемлемый. А затем они нам скажут: «Мы сделали всё, что от нас зависело, чтобы устроить ваши дела. Вы не захотели»… И нападут на нас.
У Антонины Блудовой были живые картины, в которых турки фигурировали во всех видах. Среди зрителей были два свирепого вида черногорца, которые завтра отправляются резать головы туркам, что, судя по их выражению, им более по нраву, чем живые картины Антонины Блудовой.
7 марта
36
Ф. И. Тютчев характеризует m-elle Массенбах в письме к жене от 12 июня 1858 года как «приятную особу», «французский лепет (которой) живо напомнил мне маленькие германские дворы».
38
Второго (14) марта Пруссия совместно с Австрией обратилась с циркулярным заявлением ко всем германским дворам, явно направленным против России. Шестого (18) марта прусский король потребовал у палаты кредита в 30 млн талеров и заявил, что Пруссия должна быть готова к вооружённой поддержке своих немецких союзников (т. е. Австрии).