Особую страсть, как видно из приведенных выше высказываний Шатлена, Карл Смелый проявлял к отправлению правосудия. Его аудиенции, проводившиеся сначала три, а затем два раза в неделю, чрезвычайно отягощали придворных, обязанных присутствовать на них. Шатлен сам свидетельствует об этом[79]. Любопытно, что он не указывает на, возможно, главную причину этого, что снова демонстрирует его «партийную» принадлежность. Помимо стремления следовать наставлениям Цицерона и других авторов, читаемых при бургундском дворе, важной составляющей была политическая необходимость. Ибо судебная власть являлась доминирующей идеей в монархической идеологии не только Франции, но и Бургундского принципата. Герцог мог рассчитывать на признание своего государства суверенным, если он воплощает высшую судебную власть. Именно это стало одним из важнейших направлений в политике Карла Смелого, о чём свидетельствуют его договоры с Людовиком XI. Пик был достигнут в Перонне в 1468 г., когда герцог добился изъятия Фландрии из-под юрисдикции Парижского Парламента[80].
Шатлен также обращает внимание герцога на Величие его владений (Pesanteur de tes pays). Он рисует Бургундское государство одним из могущественных в Европе, не забывая, однако, о том, что оно состоит из различных регионов, каждый из которых имеет свою систему управления, свои кутюмы и обычаи, привилегии. Причем задача государя заключается в обеспечении их соблюдения и нерушимости[81]. Здесь Шатлен демонстрирует, по сути, свое скептическое отношение к политике, которую будет проводить Карл Смелый, направленной на ограничение привилегий, в частности судебных, не только третьего сословия, но и дворянства.
Любопытно, что одним из идеологов теории о народном суверенитете, выдвинутой на Генеральных штатах 1484 г., станет Филипп По, сеньор де Ла Рош[82], один из представителей этой политической группировки и один из близких друзей Шатлена. Исходя из этого, можно с большой долей уверенности утверждать, что на закате своей карьеры историографа и придворного Шатлен превратился из выразителя интересов герцога Бургундского в рупор этой части придворной элиты[83].
Другим важным качеством, которое должно быть свойственно государю, является Страх (Peur), ибо без него можно легко свернуть с истинного пути. Страх дурного поступка должен помочь Карлу Смелому сохранить трон своих предков в «чистоте», не очернить их имени[84]. Этого не сумел сделать Соломон, унаследовавший трон Давида, сражавшегося с врагами Бога (ennemis de Dieu). Давид стяжал славу и любовь Господа, которая перешла и к его сыну. Но Соломон, «опьяневший» от полученных в результате благ, забыл Бога, т. е. потерял страх. Однако из любви к его отцу Всевышний наказал не сына, а его наследника, который предпочел совету старых и мудрых (conseil des vieux et des sages) совет молодых (des joveneurs)[85]. Объявление страха одной из спасительных добродетелей отнюдь не ново в политической мысли Средневековья. Например, Коммин видит в нём проявление определенного прагматизма и мудрости правителя[86]. Обращает на себя внимание не только то, что государь должен иметь страх перед дурным поступком, но и следовать совету именно старых и мудрых. Благой совет старых в этом случае противопоставляется дурному совету молодых. Очевидно желание Шатлена подчеркнуть, что мудрость приходит с возрастом, т. е. с приобретением опыта. В другой части наставления эта идея выражена яснее. Шатлен убеждает герцога в возможности преодоления опасности, лишь полагаясь на совет мудрых и опытных благодаря возрасту людей (expers de eage)[87]. Для традиционного христианского сознания мудрость являлась высшей степенью знания, получаемого человеком благодаря обучению. Однако эта категория предполагала как мудрость «практическую» (т. е. проявляемую в земных делах), так и духовную, благодаря которой человек добивается спасения[88]. Возможно, характеризуя добрых советников как старых и мудрых, Шатлен пытается показать наличие у них этих двух элементов мудрости.
Возвращаясь к библейскому примеру, приведенному автором, нельзя не заметить, что по иронии судьбы, хотя и с некоторыми отступлениями, он оказался пророческим. Кто этот Давид, спрашивает Шатлен, который своими трудами и усердием укрепил трон? Это герцог Филипп Добрый.
А кто этот Соломон, получивший в наследство мирное и процветающее государство? Это герцог Карл Смелый. Шатлен просит его не следовать примеру Соломона, забывшего Господа и вступившего на путь порока, иначе его государство погибнет[89]. Шатлен умер в 1475 г., не дожив двух лет до крушения Бургундского принципата. Что бы он написал тогда о Карле Смелом? Оправдывал бы он его, как Оливье де Да Марш[90], или возложил бы на него всю ответственность за несчастья, постигшие Бургундский дом, как поступил ученик и преемник Шатлена Жан Молине[91]?
80
Bruxelles, 1996. P. 25.
86
Цит. no: