Что же касается отношений с женщинами, то здесь также невозможно упрекнуть Карла: Шатлен пишет, что целомудрие нового герцога явилось разительным отличием от той жизни, которую вели другие государи[348]. Нельзя обвинить его и в чревоугодии. В набожности он не уступал отцу, а даже превосходил его.
Таким образом, на фоне пороков отца сын представал у Шатлена в лучшем свете. В то же время официальный историк не преминул ненавязчиво указать новому герцогу на некоторые его недостатки (вспыльчивость, чрезмерное трудолюбие, невнимание к отдыху и т. д.). Не предал он и памяти своего прежнего сеньора, ибо отметил только те его недостатки, которые были известны всем при дворе.
Что же касается Фийатра, то его полемику с Шатленом можно объяснить несколькими факторами. С одной стороны, Фийатр, на протяжении многих лет глава герцогского совета и канцлер ордена Золотого руна, был более близок к Филиппу Доброму, нежели официальный историк. Он неоднократно доказывает это на страницах своего сочинения, отмечая, что герцог поведал ему какой-то факт с глазу на глаз, в личных покоях и т. д.[349] Поэтому он, а не кто-то другой при дворе, мог быть лучше осведомлен об истинных причинах позднего прихода к мессе и т. д. С другой стороны, на момент создания «Истории Золотого руна» (1473 г.) Фийатр уже был смещен с должности канцлера ордена. Карл Смелый, видимо, тяготившись присутствием не очень близкого ему человека на этой должности, решил заменить Фийатра на более преданного, отправив первого писать труд о Золотом руне. Иными словами, бывшему канцлеру не нужно было прибегать к столь изощренным способам прославления Карла Смелого, ведь для этого он готовил специальный раздел своей книги. К тому же обвинение Филиппа Доброго в пренебрежении государственными делами, чрезмерном доверии к советникам, в незнании финансового состояния государства бросало тень и на самого Фийатра как одного из ближайших советников. Следовательно, опровергая утверждение Шатлена, он в некоторой степени оправдывал свою деятельность в аппарате управления Бургундским государством, а с другой стороны, указывал на ту важную роль, которую играл в нём. Он, хотя и не говорит об этом подробно, тем не менее рисует нам совершенно иную картину управления Бургундским государством по сравнению с той, что представил Оливье де Да Марш в трактате о дворе[350]. Отмечая верховную власть герцога, он всё же оставляет значительные полномочия за советом и другими ведомствами. Филипп Добрый у него лично принимает лишь особо важные решения, тогда как Карл Смелый в описании де Да Марша и Шатлена постоянно вникает во все дела, будь то вопросы финансов, войны или правосудия. Другой причиной столь яркого спора двух интеллектуалов при бургундском дворе мог стать, на наш взгляд, высказанный Шатленом укор в адрес тех священнослужителей, которые призывали Филиппа Доброго присоединиться к отряду крестоносцев, возглавляемых его бастардом Антуаном, в 1464 г. Среди этих прелатов был, видимо, и Фийатр, весьма опечаленный тем, что герцог не смог этого сделать[351]. В то время как официальный историк скептически отнесся к участию герцога в этом мероприятии, указывая на возможные беды для Бургундского дома в случае внезапной кончины правителя в чужих землях[352] и упрекая прелатов в том, что они ничего не смыслят в земных делах и дают неправильный совет герцогу[353].
350
Об этом трактате