— Я барон Ревентлов из Голштинии, недавно состоял офицером на службе у его величества короля прусского, — сказал молодой немец.
Англичанин поклонился ещё раз, несколько вежливее, и всё с той же насмешливой улыбкой ответил:
— Я мистер Драйер, секретарь при посольстве его величества короля великобританского.
Ревентлов так же вежливо и так же высокомерно поклонился и продолжил:
— Следовательно, ничто не мешает нашему разговору, так как мы оба теперь знаем, что находимся в хорошем обществе, насколько это обусловлено, конечно, именем и положением, — со значением добавил он. — Итак, я позволю себе начать наш разговор заявлением, что нахожу ваше поведение по отношению к дочери господина Евреинова не соответствующим тем рыцарским обязанностям, которые возлагают на вас ваше имя и ваше положение при одном из лучших дворов Европы.
— А в ответ на ваше заявление должен заметить, что не привык получать от кого бы то ни было указания относительно своего поведения, хотя мне и вполне понятно, что вы, может быть, гораздо охотнее сами получили бы поцелуй этой красоточки... Но что же делать, я первый открыл этот маленький подснежник и никому не уступлю права сорвать его.
— Я нахожу вполне естественным, что вы никому не позволите делать вам указания относительно вашего поведения, тем не менее вам не удастся уклониться от обязанности дать отчёт в нём. И я требую от вас этого отчёта, причём вместе с тем заявляю, что считаю малодушием, недостойным кавалера, бесстыдно приближаться к девушке вопреки её личному желанию.
— Ого, это сильно сказано! — воскликнул Драйер. — Кажется, и в самом деле наш разговор будет недолгим.
— Это вполне согласуется с моими желаниями, — ответил Ревентлов, — всё, что нам остаётся сказать друг другу, решат наши секунданты... Прошу вас указать вашу квартиру. Что касается меня, то я проживаю здесь, в гостинице Евреинова.
Разговаривая таким образом, они дошли до следующей по берегу Невы улицы; вдоль неё тянулась огромная незастроенная площадь и своим белоснежным покровом сливалась с довольно отдалёнными зданиями. Огромные поленницы дров и кучи камня обрисовывались тёмными силуэтами на блестящем снегу.
— К чему свидетели, к чему проволочки? — воскликнул Драйер. — Здесь вполне достаточно места, чтобы довести до конца наш интересный разговор... Мне и самому не терпится дать тот отчёт, которого заслуживает ваше непрошеное вмешательство в мои дела.
— Я вполне придерживаюсь вашего мнения, — ответил Ревентлов, — мне тоже хочется как можно скорее прочесть вам лекцию о долге дворянина.
Не говоря ни слова более, оба молодых человека тотчас же свернули с улицы и зашагали по снежному ковру пустыря. Спустя несколько минут они очутились перед огромной кладкой балок, которая, будучи покрыта снегом, казалось, представляла собою блестящую белую стену.
Драйер замедлил шаги и зашёл за эти балки, так что они прикрыли его со стороны улицы.
— Я думаю, это место вполне подходит, и потому поспешим покончить наше дело, — сказал он, после чего вытащил свою шпагу, клинок которой блеснул в темноте ночи.
В тот же миг и Ревентлов обнажил своё оружие.
Молодые люди раскланялись и скрестили шпаги. У Драйера была железная рука и столь же крепкая, как и ловкая, кисть. Как змея блистал клинок его шпаги, нанося уверенные и строго рассчитанные удары. Все они были направлены в левую сторону груди и свидетельствовали о серьёзном намерении привести молодого голштинца к долгому молчанию.
Ревентлов был менее ловок в искусстве владеть шпагой; в Германии уже и тогда фехтование являлось менее необходимой, чем в Англии и Франции, потребностью воспитанного кавалера. Если бы он вздумал сражаться по всем правилам искусства, то, вероятно, уже после первого удара лежал бы распростёртым на земле. Но, видя уверенность и ловкость противника, он оставил все правила фехтовального искусства и ограничивался только тем, что зорко следил за выпадами противника и изо всех сил отбивал удары клинка его шпаги. Конечно, подобная игра не могла быть продолжительной, рано или поздно ловкость и искусство должны были одержать победу над физической силой. Достаточно было мига невнимания, чтобы правильно и уверенно привести остриё шпаги англичанина к желанной для него цели. Ревентлов знал это; он понял, что только его собственное нападение может спасти его, и, улучив момент, когда Драйер с бешеным взором готовился к новому выпаду, с такою силой ударил по шпаге противника, что её остриё глубоко вонзилось в снег. В тот же миг он сделал выпад и проткнул руку Драйера пониже плеча, так что остриё шпаги прошло насквозь и выступило с другой стороны.