Елизавета Петровна недовольно сдвинула брови и сказала:
— Маркиз Лопиталь когда-то оказал мне большие услуги, но затем объявил себя весьма ненадёжным...
— Первое, конечно, было следствием его образа мыслей, второе — неловкой ошибкой, — мягко заметил обер-камергер. — Насколько глубоко он предан вам, ваше величество, доказывает то искреннее возмущение, которое он только что выразил по поводу весьма неприличного сатирического выпада, допущенного королём Фридрихом Прусским.
Лицо Елизаветы Петровны сразу омрачилось. Ненависть и гнев заблестели в её глазах, и она с иронической усмешкой сказала:
— Ах, опять даёт о себе знать мой великолепный брат из Берлина, который, не стесняясь своих гайдуков и лакеев, за общим столом пускает в свет свои злые шутки по адресу коронованных особ! Должна сознаться, что со стороны французского двора слишком сильно — требовать от меня, чтобы я была в дружбе с Францией, в то время как там придерживаются союза с Пруссией... В Англии несколько иначе — там разделяют моё неудовольствие по отношению к надменному и дерзкому королю прусскому и при первом удобном случае готовы вместе со мной наказать его... Отлично, что ты напомнил мне об этом; я думаю, что Бестужев уже давно трудится над союзным договором с Англией. Я скажу маркизу Лопиталю...
Шувалов быстро схватил её руки, поднёс к губам и умоляющим, красноречивым взором посмотрел на государыню.
— Маркиз Лопиталь — мой друг, всемилостивейшая повелительница моего сердца, — сказал он, — и, как вам, ваше величество, известно, я совершенно не доверяю Англии. Я не верю в неприязнь англичан к королю прусскому, которую они выставляют напоказ при нашем дворе, и если вы, ваше величество, будете заодно с Англией, то вам придётся испытать на себе её вероломство... Ну, это покажет будущее, а пока я прошу вас, ваше величество, дать аудиенцию маркизу или обратиться к нему на большом приёме. Бедняга будет чувствовать себя несчастным в противном случае или, чего доброго, ещё станет думать, что я, бедняк, не пользуюсь никаким доверием у своей царственной повелительницы, — добавил он, осыпая поцелуями руки государыни.
— Я слишком слаба, чтобы отказать тебе, — ответила государыня, нежно хлопая его по щекам, — и ты слишком хорошо знаешь это, моё неучтивое дитя... Хорошо, пусть будет так! Я обращусь с милостивым словом к маркизу; пусть он видит, что мой бедняк Иван ещё не впал в немилость у своей государыни. Во всяком случае, в ближайшем будущем ты должен сделать мне доклад о договоре с Англией; я хочу серьёзно подумать об этом. Ну, а теперь приводи себя в надлежащий вид, — сказала она, приближаясь под руку с Шуваловым к потайной двери, — мне приятно видеть, что ты превосходишь всех своим блеском.
— Я уверен в этом, когда взор моей царственной повелительницы милостиво покоится на мне, — ответил фаворит, открывая дверь и ещё раз целуя руку государыни.
Когда последняя удалилась, с лица Шувалова сразу исчезла весёлая улыбка; он задумчиво возвратился в комнату и, потупив мрачный взор, сказал про себя:
— Всем дарит меня судьба: блеском и богатством, почестями и властью, моя рука направляет кормило огромной империи и вершит судьбы Европы... О чём ещё высшем может мечтать человеческое честолюбие?.. И всё же какою ценою досталось мне это?! Какой ценой я могу удержать это?! Разве вся моя жизнь — не сплошная ложь?! Я должен питать чувство, которого нет в моём сердце. Я должен остерегаться каждого взгляда, каждого выражения на лице, чтобы холод, наполняющий моё сердце, не коснулся моих уст и глаз и не обратил в лёд страстные слова и взоры. Весь блеск, окружающий меня, вся власть, которой я владею, парят над мрачной бездной, в которую может повергнуть меня единый жест этой женщины!.. И он поверг бы меня, если бы она могла заглянуть в ту пустыню, которая царит в душе моей! Но моё молодое сердце бьётся горячо и сильно, оно ещё требует своих прав и жаждет счастья... Порою мне кажется, что вот-вот оно мелькнёт там или сям в этом пышном придворном цветнике, но стоит мне пожелать склониться к нему, и мне придётся проститься со своим великолепием, и я буду низвергнут во прах на радость моим завистливым врагам.
Глубокий вздох вырвался из его груди.
Глава четырнадцатая
В этот момент дверь отворилась, и камердинер доложил о приходе Александра Ивановича Шувалова, а вслед за тем появился и сам двоюродный брат обер-камергера и брат Петра Шувалова, с которым Брокдорф встретился у девиц Рейфенштейн.