— Не совсем, — совершенно серьёзно промолвил великий князь, — это был бы только случай, возмездие же за такое преступление не должно быть предоставлено случаю. Сержант Бурке, — продолжал он, указывая на одного из лакеев, — схватил преступное животное, капрал Иоганн Диттмар быстро соорудил из нескольких поленьев виселицу... Я произнёс свой приговор, и преступная крыса была повешена самым позорным образом. При этом я приказал, чтобы она для устрашающего примера другим висела три часа... Справедлив ли мой приговор? — закончил князь с выражением гордого удовлетворения на лице.
— Вполне справедлив, ваше высочество! — воскликнул Нарышкин. — Позорная смерть — единственно возможное возмездие за такое ужасное преступление, и мне очень жаль, что мы не можем собрать сюда всех крыс Зимнего дворца, чтобы подействовать на них этим устрашающим зрелищем!
И, не выдержав больше, он громко расхохотался.
— Ты никогда не научишься серьёзно относиться к делу, Лев Александрович, — с неудовольствием промолвил великий князь. — У меня было намерение предоставить тебе место в голштинской армии, но теперь я вижу, что у тебя нет ни малейшего понятия о службе, и я не сделаю этого. Вот Сергей Семёнович — совсем иное дело; правда, и в нём нет настоящего воинского духа, но он, по крайней мере, понимает, что нечего смеяться над таким страшным преступлением. Я прикажу изготовить тебе патент на поручика, ты начнёшь с самой низшей ступени. Так принято в армии его величества прусского короля, а я во всём хочу подражать великому образцу моего учителя.
Салтыков поклонился с таким выражением, по которому никак нельзя было разобрать, польщён ли он предложенной ему честью или совершенно равнодушен к ней.
Между тем великий князь продолжал с прежней торжественностью:
— Так как преступник, казнённый за такое позорное преступление, не может быть предан почётному погребению, то капрал Иоганн Диттмар должен снять животное с виселицы и вышвырнуть его за окно... Итак, исполни, мой сын, то, что я приказываю тебе, — сказал он, обращаясь ко второму лакею, — я, твой герцог и главнокомандующий, освобождаю тебя от позора прикосновения к этому нечистому трупу.
Лакей отвязал крысу, раскрыл окно и выбросил её на двор. При этом дог ещё раз сделал было попытку захватить свою добычу, но вторичный удар тростью снова удержал его на месте.
— Ну, а теперь, — воскликнул великий князь, облегчённо вздохнув и кидая на стул шляпу и трость, — давайте подкрепимся. Принесите сюда мадеры!
Однако четверо лакеев остались неподвижны, держа ружья в руках. Великий князь с изумлением взглянул на них, но затем расхохотался с довольным видом.
— Ага, вы правы, вы знаете службу лучше, чем я. — Он быстро надел на себя шляпу, взял в руки трость и скомандовал громким голосом: — Ружья прочь, вольно, оправиться!.. Служба окончена!
Лакеи поставили ружья в угол комнаты, поспешно удалились, и через несколько минут старший из них, Бурке, в этом маленьком военном мирке возведённый своим герцогом в чин сержанта, вернулся обратно с подносом в руках, на котором стояло несколько стаканов и две запылённые бутылки мадеры.
Великий князь залпом опорожнил стакан и, наливая другой, воскликнул:
— Пейте, дети мои, это принесёт вам пользу после холодной церемонии, на которой вы присутствовали сейчас. Вы ещё не выпили как следует. Ну, да здравствует его величество король!
Он чокнулся со своими собеседниками и снова залпом выпил вино.
Молодые люди не так стремительно последовали его примеру, опасливо поглядывая на присутствующих лакеев.
— Поди теперь ты сюда, Бурке, — произнёс великий князь, снова наполняя стакан до краёв. — Возьми и пей до дна! Я хочу наградить тебя за твою усердную службу и положить пластырь на твою рану, полученную при исполнении долга. Пей за здоровье твоего герцога из его собственного стакана; это — самая высокая и почётная награда для голштинского солдата.
Лакей охотно выполнил отданное ему приказание, после чего унёс поднос вместе с бутылками. Пётр Фёдорович занялся всесторонним осмотром повреждений, причинённых крепости.
— Верите ли вы, ваше высочество, — спросил Нарышкин, — моей искренней и преданности и дружбе?
— Конечно, верю, Лев Александрович, — ответил великий князь, с удивлением взглянув на него, — иногда ты делаешь глупости, обращая в шутку серьёзные и важные вещи, но у тебя верное сердце, и я думаю, что могу довериться тебе и Сергею Семёновичу также. Немного таких, о которых я могу сказать это, — с горькой улыбкой и мрачным взором прибавил он.