— Постой, князь! Раскинь умом да поразмысли толком, много ли девиц с красотой да именитостью за тебя, князя Григория Сенкулеевича Черкасского, родители отдадут?
— Князь, ты обидеть меня измыслил? — начиная сердиться, спросил Черкасский.
— Нисколько! Не задел ты меня, князь!
— Да и я не хотел изобидеть тебя, — в примирительном тоне заговорил Черкасский. — С княгини твоей спесь маленечко захотелось сбить: очень уж она чванится дочкой-то своей! А, по мне, девица ничего; люблю я ведь молоденьких, ведомо это тебе? — осклабившись, спросил он.
— Ведомо, а потому и затеял я это сватовство, чтобы отказа не было.
— Горденек ты, боярин!
— А ты не горд? Спеси-то боярской не отбавлять и у тебя стать.
Примирившись, князья потребовали вина и начали обсуждать, когда назначить день свадьбы.
— Чем скорее, тем лучше! — предложил Черкасский.
— Раньше Красной Горки никак не управиться; до поста немного уж осталось, — задумчиво проговорил Пронский.
— А какие такие приготовленья? К попу съездить да обвенчаться, вот и вся недолга.
— Надо все честь-честью, — ответил Пронский. — Я хочу всю Москву удивить, самого царя-батюшку позвать, иноземцев…
— А я так разумею, — выпивая разом вино и не глядя на Пронского, сказал жених, — что княгиня твоя этому браку воспротивствует и помехой будет.
Пронский закусил от досады губы.
— Не бабьего ума это дело! — мрачно подтвердил он.
— Теперь ее не легко скрутить! — вполголоса проговорил Черкасский, пожевав губами. — Федор-то Михайлович Ртищев вон в какую силу идет. Не даст небось родственницы-то в обиду.
— Я — муж ее и власть имею с дочерью со делать все, что только похочу, — гордо проговорил Пронский.
— Ну, против царя все равно ничего не поделаешь, — скептически заметил Черкасский. — А Алексей Михайлович, известно, слаб: кто у него испросит какой милости, он, по доброте сердечной, отказать не сможет. А Ртищев подластиться сумеет!.. Ведь вот молод, на десять лет младше меня, — с трудно скрываемой горечью произнес князь, — а куда шагнул? Ниже меня родом, а царь его своим приближенным сделал… А почему? Умеет ластиться, с иноземщиной дружит и даже… — шепотом проговорил он, нагнувшись к Пронскому, — с волшебством знается!
— Ну, мне он не страшен и с волшебством своим! — довольно равнодушно ответил Пронский, вспоминая, что у него против Ртищева есть у царя отличный корень — боярыня Хитрово, с которой он никого и ничего не боялся.
Долго еще бражничали и беседовали князья, а бедная княгиня Пронская сидела у себя в светелке и внимательно с трудом разбирала Евангелие на древнеславянском языке. Время от времени она поднимала голову и чутко прислушивалась, не раздадутся ли знакомые ей твердые шаги мужа. Но наступала уже ночь, а он все еще не шел. Княжна давно, выплакав все слезы на груди у матери, легла спать и, разметавшись под кисейным пологом, вздрагивала во сне и пугливо вскрикивала. Княгиня тотчас тогда творила молитвы…
XVI. Любовники-враги
Боярыня Хитрово только что вошла в свою комнату и, отдав шубку сенной девушке, села, словно разбитая, на лавку, которую она, по восточному обычаю, покрыла коврами. Она оперлась локтями на стол, положила голову на руки и осталась в такой позе, глубоко задумавшись.
Яркое весеннее солнце целым снопом золотых лучей врывалось через оконные стекла в комнату и придавало ей веселый, праздничный вид. Но боярыня не видела сегодня этого прекрасного утра, не любовалась первыми настоящими весенними лучами солнца. На ее высоком лбу обозначились глубокие морщины; углы рта как-то опустились, глаза тревожно смотрели куда-то вдаль, и все ее лицо точно поблекло, словно огонек, освещавший его внутри, погас.
— Это ужасно, ужасно! — шептали ее побледневшие губы. — Лучше убить сразу!.. — Она внезапно остановилась и пугливо оглянулась. — Никого! — проговорила она и провела рукой по глазам.
Елена Дмитриевна только что навестила несчастную польскую княжну, после того как няня много раз напоминала ей об этом.
Княжну она нашла в ужасном положении, еще в худшем, чем она была за несколько месяцев до этого. Несчастная, видимо, таяла и молила своего мучителя, чтобы он дал ей умереть спокойно на солнце, дыша весенним воздухом. Но Пронскому нужна была ее смерть. Он боялся, что она оживет, выдаст его — и план, так искусно задуманный, с появлением этой претендентки на его имя, погибнет. Убить ее он еще медлил, да и не хотел идти на убийство, но мучить ее он считал себя вправе, раз она упорствовала и мешала ему. Он не привык стесняться с теми, кто становился ему поперек дороги.