– Про то я тебе поведаю, коли слово дашь не выдавать ни ее, ни меня, а то ирод-то твой дознается и погубит нас всех. Я-то хоть и стара, а все-таки своей смертью помереть мне охота.
– Да о ком ты, нянюшка? – перебила ее боярыня.
– А не выдашь?
– Не выдам.
– Клянись на образ Николая Чудотворца! – потребовала недоверчивая старуха.
Боярыня исполнила ее просьбу и поклялась на образ Николая Чудотворца.
– Так-то крепче! – одобрительно кивнула головой нянька. – А то станет ластиться, речи льстивые говорить, а сердце-то женское жалостливое, все и выболтает…
– Да говори, няня, кто обиженная эта?
– Обиженная эта пленница? – тянула старуха. – Да польская княжна…
– Да как звать-то ее?
– А звать ее? Постой, запамятовала я что-то. Хорошо, что добрые люди мне записали. – Она полезла в карман, долго в нем рылась и вытащила бумажку. – На, читай!
– Княжна… Ванда Ключинская! – прочитала боярыня.
– Что, не слыхивала о такой? – спросила старуха.
– Не-ет! – нетвердо произнесла Елена Дмитриевна.
Однако ей казалось, что это имя она уже слыхала где-то; но оно лишь неясно звучало в ее ушах и какой-то болью отозвалось в ее сердце.
– А злодея, заточившего сердешную, не знаешь? – раздался над ее ухом шепот старой няни. – Нет? А ведь ты его ласкала, миловала, суженым звала!..
– Няня! Да это не может быть, поклеп это, – неуверенно возразила боярыня.
Старая нянька рассердилась и застучала по полу костылем.
– Я, я клеплю на ирода твоего? – закричала она на свою воспитанницу. – Да провалиться мне на сем месте, коли лжет язык мой…
– Да не ты, нянюшка, не ты! – старалась успокоить ее боярыня. – Тебе налгали; знают, что ты его не любишь…
– Не люблю, – твердо возразила старуха, – да и любить-то его не за что. Злодей ведь он! Весь род их злодейский. И за что ты его избрала – не пойму, хоть убей.
– Не понять тебе, нянюшка, поистине не понять меня. Силу я люблю, могущество, богатырство, а до сей поры не встречала я человека могучее князя Бориса… Разве вот…
Боярыня смолкла и отвела от пытливого взора няньки свое вспыхнувшее лицо.
– Ну, ну, договаривай, договаривай… Кому поведаешь горе свое и радость, как не старой няньке? Не выдам, не бойся, тайну твою…
– Ах, няня! – обняла ее Елена Дмитриевна. – Я не знаю, что со мною! Томится сердце мое! То сладко защемит, то заноет, как от лихой боли… ночи стала не спать, голова в огне, ноги – как лед, и тяжко-тяжко грудь давит! Няня, боязно мне что-то!
– Иль новая зазнобушка? – прошептала нянька, гладя своей костлявой рукой шелковистые волосы боярыни.
Та в ответ только крепче прижалась к старухе.
– Полно, полно! Разве впервые с тобой это приключается? Горячая ты у меня, вся в бабушку; вспыхнешь полымем, да скоро и остынешь; недолго тебя лихоманка-то любовная треплет! – рассмеялась старуха.
– Ох, няня, не то теперь, совсем не то.
– А что же такое? Ну, сказывай, коли так.
Елена Дмитриевна подняла голову, встала и, заложив за спину руки, прошлась по комнате.
– Сказать – и впрямь легче, может, станет? – остановилась она перед старухой. – Люб мне, нянюшка, один молодец…
– Знаю, что молодец, – смеясь, махнула нянька костылем. – Ой, проказница, известно, не красную девицу полюбила. А кто же этот молодец, Аленушка?
Боярыня молчала.
– Аленушка, а Аленушка? Не хочешь сказывать – не надо! – обидчиво произнесла нянюшка и засуетилась, чтобы идти.
– Полно, няня, не серчай, не сокрыть от тебя хотела я свою тоску; все поведала тебе, а имя… на что тебе имя?
– Нешто опять разбойника какого полюбила?
– Нет! – весело тряхнула головой боярыня. – Не разбойник он! Краше его нет в целом свете, а сила-то его, сила…
– Поди ты! Нешто в силе человеческой добро? Поистине хороший человек и без силы твоей бывает.
– Ах, няня, не понять тебе меня, никогда не понять.
– Где уж мне? Из ума, видно, старая выжила. А ты мне вот что скажи: Пронский-то твой, чай, тоже силен, по-твоему, на богомерзкие дела?..
– Сила его, няня, на худое пошла.
– Ну, вот то-то же! – весьма довольная, проговорила нянюшка и стала подыматься. – Мне пора. Так как же, детушка? Вызволишь ты мне княжну-то от злодея твоего Пронского?
– Вызволю, няня, скоро вызволю! – ответила боярыня, и странная улыбка мелькнула на ее полных губах. – И силу его испробую!
– Так прощай же, дитятко!
Елена Дмитриевна поцеловала своими свежими алыми губами морщинистые щеки старушки.
– И добра же ты, дитятко, ангел сущий! – проговорила тронутая старуха. – Знаешь, что пятая заповедь-то говорит? А ведь старая нянька – все одно что родитель, и за почтение к старшим вознаградит тебя Бог. Ну а коли что по этому делу с княжной занадобится, пришли за мною. Хоть и плохо ноги ходят, а вмиг предъявлюсь… Ты поразмысли-ка на досуге, как делу лучше пособить.