Не дожидаясь ответа, хорошенький, лет тринадцати, мальчик шагнул через порог горницы. Он был в длинном темном халатике, белом бешмете, коричневых чувяках и черной барашковой шапке.
– Сними, царевич, папаху! – довольно строго приказал ему Леон по-грузински.
Тот упрямо помотал головой, но, встретив суровый взгляд своего наставника, нехотя снял шапку.
– Когда я буду царем, – надув пухлые губки, проговорил мальчик, – я прикажу всегда носить папахи.
– Разве тебе ничем иным нельзя будет заняться, что ты, как женщина, будешь заботиться о головных уборах?
Мальчик вдруг вспыхнул, и его правая рука схватилась за крошечный кинжал, болтавшийся у него на пояске.
– Ты не смеешь называть меня женщиной, князь Леон! – с задором крикнул он наставнику.
Этот задор, видимо, понравился его воспитателю. Джавахов потрепал мальчика по плечу и, улыбнувшись, ответил:
– Я знаю, что наследник славного царя Теймураза никогда не будет женщиной по характеру.
– Когда я вырасту, я ни у кого не буду просить помощи и всех врагов сам покорю.
Леон Вахтангович с печальной улыбкой выслушал юного царевича. Он хорошо знал историю своей страны. Он знал, что теснимая с одной стороны персами, с другой – турками, она волей или неволей должна была просить покровительства России, тем более что Россия с каждым годом становилась все могущественнее.
Грузия не могла обойтись без России, или же в конце концов Россия сама взяла бы ее, естественно расширяя свои владения.
Он знал и то, что Грузия год от года падала, слабея от беспрерывных набегов персидских и турецких орд. Немногочисленный, но геройски храбрый народ с отчаянной решимостью еще отстаивал свою свободу и религию, но каждому становилось ясно, что этой непосильной борьбе скоро придет конец, грузины неизбежно подпадут под чью-нибудь власть и потеряют свою самостоятельность.
– Я только не пойму, – продолжал размышлять мальчик, – почему дедушка послал нас к русским? Они все такие гордые, у них так скучно и так холодно! Совершенно не так, как у нас, в Грузии! И этот белый, белый песок, который они называют «снегом», он не такой, как тот, горячий, что лежит по берегам нашей Куры; он холодный и мокрый. Я не люблю его. Я здесь ничего не люблю. И зачем дедушка прислал нас сюда? Здесь и реки не видать – она вечно скована льдом, нет цветов, нет птичек, ничего нет!
– Подожди, скоро и здесь все зацветет, снег исчезнет, и станет хорошо…
– Здесь люди нехорошие, недобрые, – тихо прошептал мальчик. – Маму вон как долго держат, мучают; она плачет… каждый день плачет.
– Наше дело, царевич, нелегкое, скоро оно не сделается.
– Недобрые! – упрямо повторил мальчик. – Вот водовоз говорил мне, что здесь пытают, жгут раскаленным железом, на кострах сжигают и еще много-много ужасных мучений делают. А ты говорил, что у русских по-другому, чем у персов. По-моему, все равно. И лучше бы нам к туркам за помощью идти – и ближе от дома, и теплее. Скажи, разве мы в плену у русских, что нас так долго держат?
– Турки не христиане, а нам подобает быть в союзе только с христианской державой, царевич. И мы – гости России, а вовсе не пленники.
Мальчик задумчиво посмотрел на наставника и печально покачал головой.
– Христиане! – проговорил он. – Не похоже! – И, видимо утомившись вести долее такой серьезный разговор, переменил тему: – А знаешь, княжна Каркашвили тебя в церкви все искала. Где же ты был? Твой отец говорит, что тебе не следует ходить далеко по городу. – Вдруг, обратив внимание на пустые ножны, царевич вскрикнул: – А где же твой кинжал?
Леон смутился. Ему не хотелось рассказывать о происшедшем с ним случае, потому что это всполошило бы все дремавшее в Москве грузинское царство и встревожило бы его отца, дорожившего кинжалом, который переходил к старшему в их роде и был получен Леоном в день его совершеннолетия, незадолго до приезда их на чужбину.
– Я отдал его починить, – неуверенно ответил он.
Царевич пытливо взглянул на него, но ничего не сказал, а только пошевелил губами, что всегда означало, что он не совсем удовлетворен ответом. Потом он вдруг вспомнил, зачем пришел сюда, и сказал:
– Я зашел сказать тебе… знаешь, ведь у матушки сегодня гости.
– Да? – рассеянно спросил Леон.
– Тебя разве не интересует – кто? – загадочно проговорил мальчик.
– Ну, кто же?
– Царевны-сестры! Матушка сказывала – важные, и зовут их: одну – Татьяна Михайловна, а другую – Анна Михайловна. Матушка ждет от них многого.
– Напрасно! Все так, одни разговоры; здесь женщины – не то что наши, ни до чего не касаются, ничего не знают и никакого значения не имеют.