— Значит, и мой враг, вот этот самый ваш боярин, пойдет в тюрьму и батогов попробует? — злобно спросил он у Дубнова.
Тот протяжно свистнул, налил себе еще сбитня на блюдечко и стал тихонько подувать. Потом, торопливо сделав несколько глотков, он поставил блюдце на стол, рукавом кафтана вытер губы и, лукаво посмеиваясь своими голубыми глазами, весело спросил:
— Нешто, думаешь, князь жив остался? Я так думаю, что наш обидчик к вечеру Богу душу отдаст.
— Нет! — покачал головой грузин. — Я хочу с ним еще раз драться, а теперь я ему только показал, какова у меня рука и каков верный глаз. Я метил в шею повыше кости, туда и попал. Боярин ваш жив будет.
Он победоносно посмотрел на молодого стрельца, ожидая от него изъявления восторгов. Но румяное, веселое лицо Дубнова вдруг потемнело, в глазах отразились смущение и страх. Он взъерошил свои курчавые русые волосы, густо вившиеся вокруг его высокого белого лба, и с искренним сожалением проговорил:
— Эхма, молодец! Маха ты дал, нечего сказать!
— Как это маха? — обиделся грузин. — Вовсе не мимо; куда метил, туда и попал. У меня глаз верный…
— То–то и оно! Метил бы в сердце, дело–то куда лучше было бы.
— Разве я убийца? — гордо спросил грузин. — Ты говоришь, он князь? Большой боярин? А разве он поступил со мной по–княжески? Бросился на меня, не предуведомив о нападении! Так только поганые персы поступают да еще лезгины, а честные люди на бой идут открыто, при всем народе, во всем вооружении, и спор свой решают равным оружием, а не тем, кто больше ростом да большей силой наделен от Бога. Что ж? И я ведь поступил не по правилам боя, да уж разобидел князь меня руганью да насмешкой, ну и не вытерпел, немножко проучил его… Но убивать?.. Нет, я не убийца, друг мой.
— Ну, так теперь он тебя убьет! — досадливо заметил стрелец, принимаясь снова за сбитень и безнадежно махнув рукой.
— Ну, это еще как Бог рассудит. Мы ведь с вами одному Богу молимся, Он нас и рассудит.
— Да, как же, держи карман шире, станет князь Черкасский Божьего суда дожидаться. Пырнет он тебя где–либо в закоулке и в Москву–реку сволочит. Вот тебе и вся недолга!
— Так поступают только разбойники–ингуши…
— Ну, уж я там не знаю, как кто поступает, а только тебя, молодец, мне очень жаль, да и себя чуточку. Не успокоится боярин Григорий Сенкулеевич, пока врагов своих не изведет злою смертью. А как тебя величать, как по отчеству звать, добрый молодец?
— Князь Леон Вахтангов Джавахов! — ответил грузин с нескрываемой гордостью.
— Прозвище мудреное! Ну, князь Леон, совет тебе мой добрый: уезжай–ка ты восвояси, пока еще ноги носят. Ведь иначе князь Черкасский сживет тебя со света белого, размечет твои косточки по ветру буйному. Улепетывай–ка поскорей в свое царство, если такое есть где на земле!
Грузин равнодушно выслушал его и при последних словах пожал только плечами.
Пров Степанович налил себе и ему вина и продолжал:
— Выпьем на дорожку, и с Богом! Если ты вправду говоришь, что глаз твой верный и князь только ранен, то через неделю он очухается и примется тебя отыскивать, а ты уж будешь далеко, и ему будет тебя не достать. А я как–никак пока схоронюсь, хоть у батьки на хуторе. Да меня он за тобой–то, я так думаю, и позабыл: весь ведь он на тебя распалился. Ну, доброго пути! — и Дубнов залпом выпил плохое рейнское вино, которое подавалось в корчме.
— Я никуда не уеду! — отодвигая от себя чарку с вином, хладнокровно проговорил Джавахов.
— То есть как же это? — поперхнувшись, спросил Дубнов. — Или жизнь тебе не мила, что сам на рожон лезешь?
— Я не могу ехать без царевны; я приставлен за царевичем Николаем смотреть и без указа царевны отлучаться никуда не могу.
— Добудь у царевны своей указ. Скажи, что тебе опасливо на Москве оставаться, она и даст.
— Может, и даст, да я все равно не уеду!
— Или зазноба? — лукаво подмигнув, спросил Пров.
— Никого у меня нет здесь, — нахмурившись, ответил грузин.
— А, да и упрямый же вы народ! — ударив по столу кулаком, крикнул стрелец. — Ну, говори ж толком, что тебя здесь привязало? — Дубнов видимо хмелел, но старался бодриться пред своим новым знакомым. А тот сидел насупившись, и его смуглое лицо точно почернело; глаза не искрились больше и потеряли свой блеск, губы были плотно сжаты, а тонкая рука нервно перебирала серебряные газыри на черкеске из дорогого сукна. — Ну, что ж, скажешь ты, кто приворожил тебя здесь, что тебе головы своей не жаль? — приставал к нему Дубнов.
— Я второпях оставил на месте боя свой кинжал, — сумрачно ответил грузин. — Надо ж мне его вернуть!