В это время дверь его горницы тихонько скрипнула и в нее просунулась стриженая головка мальчика. Черные большие, любопытные глазки оглядели комнату, маленький, но уже с заметной горбинкой нос сморщился, и детский голос произнес:
— Что же ты ко мне не пришел, князь Леон? Был ты в церкви? Я тебя не видал. Можно к тебе?
Не дожидаясь ответа, хорошенький, лет тринадцати, мальчик шагнул через порог горницы. Он был в длинном темном халатике, белом бешмете, коричневых чувяках и черной барашковой шапке.
— Сними, царевич, папаху! — довольно строго приказал ему Леон по–грузински.
Тот упрямо помотал головой, но, встретив суровый взгляд своего наставника, нехотя снял шапку.
— Когда я буду царем, — надув пухлые губки, проговорил мальчик, — я прикажу всегда носить папахи.
— Разве тебе ничем иным нельзя будет заняться, что ты, как женщина, будешь заботиться о головных уборах?
Мальчик вдруг вспыхнул, и его правая рука схватилась за крошечный кинжал, болтавшийся у него на пояске.
— Ты не смеешь называть меня женщиной, князь Леон! — с задором крикнул он наставнику.
Этот задор, видимо, понравился его воспитателю. Джавахов потрепал мальчика по плечу и, улыбнувшись, ответил:
— Я знаю, что наследник славного царя Теймураза никогда не будет женщиной по характеру.
— Когда я вырасту, я ни у кого не буду просить помощи и всех врагов сам покорю.
Леон Вахтангович с печальной улыбкой выслушал юного царевича. Он хорошо знал историю своей страны. Он знал, что теснимая с одной стороны персами, с другой — турками, она волей или неволей должна была просить покровительства России, тем более что Россия с каждым годом становилась все могущественнее.
Грузия не могла обойтись без России или же в конце концов Россия сама взяла бы ее, естественно расширяя свои владения.
Он знал и то, что Грузия год от года падала, слабея от беспрерывных набегов персидских и турецких орд. Немногочисленный, но геройски храбрый народ с отчаянной решимостью еще отстаивал свою свободу и религию, но каждому становилось ясно, что этой непосильной борьбе скоро придет конец, грузины неизбежно подпадут под чью–нибудь власть и потеряют свою самостоятельность.
— Я только не пойму, — продолжал размышлять мальчик, — почему дедушка послал нас к русским? Они все такие гордые, у них так скучно и так холодно! Совершенно не так, как у нас, в Грузии! И этот белый, белый песок, который они называют «снегом», он не такой, как тот, горячий, что лежит по берегам нашей Куры; он холодный и мокрый. Я не люблю его. Я здесь ничего не люблю. И зачем дедушка прислал нас сюда? Здесь и реки не видать — она вечно скована льдом, нет цветов, нет птичек, ничего нет!
— Подожди, скоро и здесь все зацветет, снег исчезнет, и станет хорошо…
— Здесь люди нехорошие, недобрые, — тихо прошептал мальчик. — Маму вон как долго держат, мучают; она плачет… каждый день плачет.
— Наше дело, царевич, не легкое, скоро оно не сделается.
— Недобрые! — упрямо повторил мальчик. — Вот водовоз говорил мне, что здесь пытают, жгут раскаленным железом, на кострах сжигают и еще много–много ужасных мучений делают. А ты говорил, что у русских по–другому, чем у персов. По–моему, все равно. И лучше бы нам к туркам за помощью идти — и ближе от дома, и теплее. Скажи, разве мы в плену у русских, что нас так долго держат?
— Турки не христиане, а нам подобает быть в союзе только с христианской державой, царевич. И мы — гости России, а вовсе не пленники.
Мальчик задумчиво посмотрел на наставника и печально покачал головой.
— Христиане! — проговорил он. — Непохоже! — И, видимо утомившись вести долее такой серьезный разговор, переменил тему: — А знаешь, княжна Каркашвилли тебя в церкви все искала. Где же ты был? Твой отец говорит, что тебе не следует ходить далеко по городу. — Вдруг, обратив внимание на пустые ножны, царевич вскрикнул: — А где же твой кинжал?
Леон смутился. Ему не хотелось рассказывать о происшедшем с ним случае, потому что это всполошило бы все дремавшее в Москве грузинское царство и встревожило бы его отца, дорожившего кинжалом, который переходил к старшему в их роде и был получен Леоном в день его совершеннолетия, незадолго до приезда их на чужбину.