— У тебя нос длинный, — говорили они одному и щелкали его по носу.
— А у тебя курносый, — говорили другому и тянули его за нос. — Закон курносых не любит.
Пассажиры молчали. Богачев, оставшись после завтрака в комнате один, слушал происходившее за перегородкой и тяжело сопел.
«Что же они молчат, как кролики? — думал он. — Один раз дать по физиономии — и все станет на свои места».
— Ты, мордастый, — продолжали куражиться уголовники, — пойди в магазин, купи нам коньяку.
Богачев вскочил со своей койки, рывком открыл дверь и гаркнул:
— А ну, прекратить хулиганство!
— Этому гражданину надоело, кажется, жить, — сказал один уголовник другому. — Коля, подержи мой макинтош… Летчик, не вмешивайтесь в чужую жизнь.
— Если еще раз к кому-нибудь пристанете, шею сверну, — пообещал Богачев.
— Шею сворачивать нам нельзя. Мы исправились. Мы тогда, летчик, посадим тебя на десять суток за хулиганство и за оскорбление.
Двое пассажиров, воспользовавшись этим разговором, быстро ушли из комнаты. Осталось три человека: старик и два молоденьких парня.
— Дед, — просили уголовники, когда Богачев вернулся к себе, — станцуй нам падеспань, а мы тебе похлопаем.
— Да что вы, ребятки! — сказал дед. — Не надо.
— Танцуй.
— Не умею я…
— Танцуй, падла!
Богачева подбросило. Он ворвался в соседнюю комнату, и через минуту один из уголовников лежал на полу с разбитым лицом, а другой, стараясь вырваться из рук Богачева, выл:
— Ой, пусти, пусти, пусти!
Богачев со всего размаха швырнул его на пол.
— Еще раз начнете — изуродую!
Из комнаты выскользнули два паренька и старик. Богачев снова ушел к себе и лег на койку. Через несколько минут к нему заглянул уголовник с разбитым лицом и спросил:
— Пилот, у вас нет продажного спирту?
Тогда второй уголовник стал толкать его в спину и кричать:
— Пусти, Коля, я с него потяну права!
— Молчи, капуста! — цыкнул на него тот, что стоял в двери. — Пилот мускулистый, он сделает тебе форшмак детского питания. Пилот, ответьте на вопрос, будьте вежливы!
— Я сейчас продам тебе спирту, — пообещал ему Богачев и сделал вид, что собирается встать с койки.
Уголовник стремительно отпрянул от двери, сбив с ног того, что стоял у него за спиной.
— Хорошо, хорошо, — сказал он, — только не надо сердиться. Мы уважаем мускулистых пилотов.
Когда экипаж вернулся с аэродрома, Богачев рассказал Струмилину про двух уголовников.
— А что вы хотите? Они кичатся своим воровским кодексом чести, а никакого кодекса нет. У них, как у животных, сильный есть сильный, он и хозяин. Мы с ними чересчур цацкаемся, в либерализм играем, добренькими быть хотим.
— И с убийцами тоже, — добавил Володя Пьянков. — Он убьет «со смягчающими обстоятельствами» — ножом, а не топором, или топором, но не шилом, — вот ему пятнадцать и дают вместо расстрела. А убийца — он неисправимый. Око за око, зуб за зуб: у Наума предки неплохо продумали этот вопрос. Я человек добрый, но убийцу персонально расстрелял бы и даже водки потом пить не стал для успокоения.
— Пьянков стал Демосфеном, — сказал Брок, — за два года я не слышал от него больше пяти слов за один присест, а тут — так прямо речь.
Струмилина вызвали в отдел перевозок.
— Павел Иванович, — сказали ему там, — огромная просьба к вам.
— Огромная?
Струмилинского шутливого вопроса не поняли и поэтому повторили:
— Да, огромная. Наш дежурный экипаж загрипповал. А рыбаки стонут в Устье: рыба в лед вмерзает. Да и у нас тут свежие помидоры для них пришли — третий день в электростанции храним. У вас сейчас по графику что?
— Сначала отдых, а потом горючее на острова надо забросить.
— Может быть, вы согласились бы заменить наш дежурный экипаж? Сходили бы к рыбакам?
— С удовольствием.
— Правда или издеваетесь?
— Недоверчивые вы какие… — засмеялся Струмилин. — Конечно, сходим к рыбакам!
Он вернулся в общежитие и, остановившись на пороге, сказал:
— Подъем, мальчики, рыбу надо возить!
— Когда же настоящее дело? — сонно спросил Павел. — Наука-то когда? Надоело бочки возить.