«Это хорошо, — подумал Струмилин, — мы сейчас забыли нашу комсомольскую заповедь: „Все в глаза, как бы горько это ни было“. Дипломатия в нас появилась, мягкими хотим быть. А этот рубит, молодец, парень!»
Сзади чертыхнулся Брок.
— Что, Нёма? — спросил Струмилин.
— Я сейчас слушал наших океанологов.
— Это каких?
— Станцию «Наука-9».
Струмилин нахмурился, вспоминая координаты океанологов, высаженных на лед океана.
— Они неподалеку от станции Северного полюса?
— Да. У них очень плохо.
— Что?
— Лед прошило трещиной, теперь там садиться — кружева плести.
— Будут уходить?
— Нет. Передают: ерунда, работа идет хорошо, будут сидеть, аврала пока нет, хотя ледовая обстановка вшивая.
— Какая?
— Отвратительная.
— Это точнее. Как руководство экспедицией?
— К ним вылетает Годенко. Да они же не уйдут, если хорошо работается. Вы же знаете их: одержимые, наука — и все тут.
— Передайте им от меня «88».
— Хорошо.
— Что? — удивился Павел.
— Вы плохо занимались радиоделом, Паша. «88» у коротковолновиков значит: «люблю и целую».
…Та часть рыбы, которую не успели уложить в ящики, вмерзла в синий пузырчатый лед.
— Любопытно, — сказал Павел, опустившись на корточки, — вот в тех пузырях во льду есть жизнь или нет? В общем-то если там воздух, то, значит, должна быть.
— Пашенька, не мучайте себя вопросами такого глубокого философского смысла, — посоветовал Аветисян. — У нас в Ереване живет академик Амбарцумян, он занимается этими вопросами лучше, чем вы.
— Вас понял, — отозвался Павел задумчиво, — перехожу на прием. Академику Амбарцумяну от меня передайте «88».
Аветисян засмеялся и заверил Богачева официально:
— Почту за честь.
Павел не удержался и спросил:
— Геворк Аркадьевич, а почему у вас в Закавказье говорят не «честь», а «часть»?
Аветисян ответил сразу:
— Так, дорогой, звучит возвышеннее. Мы, армяне, романтичной души люди, в горах живем, рядом с орлами. Есть еще вопросы?
— Вопросов нет.
— Тогда пошли, поможем загружать рыбу в машину.
Рыбакам трудно загружать рыбу, потому что их одежда покрыта ломкой корочкой льда.
Старый струмилинский знакомый дядя Федя, ответственный в артели за сдачу рыбы, суетясь, говорил пилотам:
— Что вы, ребятки, не тревожьтеся, мы сами зараз управимся.
— Да погрейтесь идите, — предложил Пьянков, — а нам мышцами потрясти, поразмяться — одна радость. Вы ж продрогли совсем.
— Так нетто подо льдом холодно? — удивился дядя Федя и постучал красными квадратными пальцами по ватнику, схваченному льдом. — От холода, обратно же, холодом защищаемся!
— Пошли, пошли, Федя, перекурим, а там подсоединимся к ребятам, пошли — погреешься, ты ж нас ждал два часа на ветру.
— Ветер не огонь, его стерпеть можно.
— Герой, что говорить! Ну, пошли, ребят посмотреть хочу, не виделись бог знает сколько времени.
— Так, Пал Иваныч, ты ж сушей пренебрегаешь, все по воздусям, — отозвался дядя Федя, — над океанами паришь…
Они вошли в маленькое зимовье, срубленное прямо на берегу. Здесь жила артель. Шесть рыбаков сидели вокруг стола. От ватников валил пар, потому что здесь было натоплено сверх меры. Рыбаки сидели, тесно прижавшись друг к другу, и молча ели помидоры, привезенные Струмилиным.
— Поклон поморам! — сказал Струмилин.
У рыбаков были горячие, влажные руки, мозолистые и сильные. Струмилин поздоровался с каждым по очереди, а потом сел рядом с артельным, в центре стола.
— Спирту, папаша, — попросил артельный.
Дядя Федя пошел к нарам и принес оттуда две бутылки спирту.
— Разлейте, папаша, за гостей поднимем.
Дядя Федя разлил спирт ровно и быстро. Струмилин накрыл свой стакан ладонью.
— Что?
— Мне не лейте, нельзя.
— Неуважение будет, — сказал артельный.
— Упадем мы из-за спирта.
— Падать не надо: об лед больно, и обратно, рыбу некому возить будет. Тогда ваше здоровье, Павел Иванович, и всех доблестных летчиков.
— Что это ты высоко заговорил так, Леня?
Дядя Федя хихикнул:
— Он у нас агитатором работает, по линии общества. Со мной тоже так разговаривать стал, хоть шляпу для солидности надевай.
Рыбаки посмеялись, выпили и закусили помидорами.
Артельный Леня выпил последним и сказал: