-- Павлов, тебя!
Павлов положил на край стола только что закуренную папиросу, торопливо одернул мундир и так же, как вахмистр, на самых кончиках носков, направился к двери. Сразу превратился из обыкновенного веселого человека со всеми обычными радостями и горестями в ту немую, инстинктивно-злобную машину, которая присутствовала тогда на обыске. А вахмистр сел, опять распустил лицо в улыбку, пригладил ладонью усы.
Солдаты смотрели на него исподлобья. Что-то казалось им подозрительным в этой чистенькой белой комнате и в этих людях, которые так легко и быстро меняют личину.
-- Как делишки, служитель? -- заговорил вахмистр.
Веснушчатый учащенно заморгал, а старший приподнялся, сплюнул в уголок и процедил сквозь зубы:
-- Известно, какие наши дела... Одно слово -- солдатская доля.
-- Да, поприжали вас теперь, с войной-то... И то говори спасибо, что в действующую армию не угнали.
-- Тут и дома хлопот много. У людей праздник, а у нас все страда. То туда, то сюда... Из караулов не выходим.
-- Ну, Бог даст, скоро отдохнете! -- примирительно сказал вахмистр и повернулся к арестанту, который, не спеша, докуривал папиросу. -- Я так полагаю, что скоро и вам какое-нибудь облегчение выйдет. Очень уж от этой войны народ поумнел. Пустит кое-что насмарку.
Арестант, благодаря долгому тюремному сиденью, был совсем не в курсе текущих событий, но кое о чем все-таки догадывался. Помогало, может быть, особое, почти инстинктивное чутье, развивающееся в вынужденном одиночестве. И сейчас арестанту казалось не совсем понятным, почему вахмистр разговаривает о грядущих событиях не только без всякого огорчения, но даже с некоторой радостью. Вахмистр легко, как по книге, прочел мысли собеседника и объяснил:
-- Вы вот, молодой человек, пожалуй, и за людей нас не считаете, а мы многое понимаем не хуже вашего. Если вожжи через меру натягивать, так они и оборвутся, пожалуй. И кони всю телегу разнесут... Так что от всего нашего житья одно мокрое место останется. Поослабить надо. До пределов умственности.
-- Внизу поумнели, да сверху дураков много! -- выговорил тот писарь, что стучал на машинке. -- Добром не дадут.
Вахмистр крякнул.
-- Не дадут, так сами и поплачутся. Наше-то дело небольшое.
-- Однакоже... а если без дела придется остаться? -- поинтересовался арестант.
-- Не может этого быть. Если вы даже республику заведете, так и то без жандармов не обойтись. Во Франции-то их нету разве?
-- Ну, там... Немножко в другом роде.
-- И мы будем в другом роде. Смекалки хватит. Разве пожалуй, генерала нашего уберут, так тому -- скатертью дорога. Такой окаянный веред, прости Господи...
-- А уж наш батальонный всякого за пояс заткнет! -- оживился старший солдат. -- Всякого японца гаже. У нас говорят которые что, как погонят на военные действия...
-- Никуда вас не погонят! -- отрезал вахмистр. -- Не нынче-завтра уже и мир подпишут. Навоевались.
И предупредительно рассказал арестанту целую кучу самых свежих новостей. Тот внимательно слушал, стараясь отделять ложь от правды, но, по-видимому, все то, о чем рассказывал вахмистр, было настоящей, доподлинной истиной. Под влиянием этой истины на душе у арестанта становилось все светлее и светлее, -- но вот тихонечко открылась дверь в соседнюю комнату. Выглянул Павлов.
-- Пожалуйте!
Солдаты поднялись было вместе с арестантом, но вахмистр удержал их:
-- Не надо. Только наследите везде. Там ковры...
-- Приказано, чтобы не спускать глазу! -- настаивал старший.
-- Теперь уже не твое дело. Мы отвечаем.
Солдаты все-таки тревожились. Все время, пока не было арестанта, опасливо посматривали на дверь и вздыхали.
Один из писарей покончил с перепиской какой-то длинной ведомости на больших разграфленных листах, зевнул и потянулся.
-- Управился... Авось, теперь в город пустят.
-- Держи карман шире! -- усмехнулся тот, который сидел за машинкой. -- Еще столько же подвалят. Я видал у полковника в кабинете... Приготовлено...
-- Хуже каторги! -- обозлился писарь. Встал и, помахивая руками, чтобы скорее прогнать усталость, подошел к солдатам. -- Курские?
-- Так точно! -- с некоторым удивлением согласился веснушчатый. -- А вы почем узнали?
-- Да так, по всему. И по говору и по обличью. Я и сам оттуда. Угнали вот служить за тридевять земель, а у меня там хозяйство большое. Теперь, пишут, все в развал пошло.
-- Без хозяйского надзора -- не хозяйство!
Старший солдат нахмурился и опять сплюнул. Сказал потом, не обращаясь ни к кому в отдельности:
-- Вот господин вахмистр докладают, что скоро народу облегчение выйдет... А по моему рассуждению, -- все для начальства. Сейчас разве для себя тяготу несем, -- хоть малую долю? Все для них. И господинчика вот этого привели. Он с начальством в раздоре, а мы канителься. По мне, так он хоть сейчас ступай на все стороны, потому что мне он не враг... Ну, и после так будет. Начальство же и заберет себе всю волю.