Талиб молча молился, чтобы ему удалось найти живым Исаака Берга. Из всех страшных фантазий, которые рисовало воспаленное воображение, ему больше других нравилась одна картина: как он сдирает кожу с главы «Мивцан Элохим». В течение двадцати четырех часов, а может, и дольше, он будет свежевать его, резать на куски и скармливать кожу и мясо собакам на глазах у самого Берга. Он взглянул вверх. До вершины оставалось меньше двадцати пяти метров.
Макклюр заложил в свой пистолет последнюю обойму с шестью патронами и повернулся к неподвижно стоявшему Ричардсону:
– Как сказать по-арабски: «Отведите меня к американскому консулу»?
– Надо было вчера спросить у Хоснера.
– Так что, значит, вы не говорите по-арабски?
– Нет. А почему я должен говорить?
– Не знаю. Просто почему-то считал, что это так.
Он выглянул из укрытия и посмотрел вниз на склон. Увидел, как люди, словно ящерицы, выползают из темноты. Прицелился в одного из них и нажал на спуск.
Мириам Бернштейн и Ариэль Вейцман заметили Эсфирь Аронсон – она ползла по земле, таща за собой целую кучу оружия. Они без лишних формальностей расхватали восемь автоматов и патроны и разбежались вдоль всего полукилометрового периметра в противоположных направлениях. Бернштейн проскочила мимо Макклюра. На южном конце периметра она оказалась в одиночестве с последним автоматом в руках. И в этот момент с земли поднялась арабская девушка, что стояла всего в пяти метрах, держа на плече свою винтовку. Девушка увидела Бернштейн и медленно, неторопливо начала снимать с плеча оружие.
Бернштейн понятия не имела, как использовать «АК-47» по назначению, да и не знала вовсе, собирается ли она вообще использовать его. Снят ли предохранитель? Заряжено ли оружие? Нужно ли взводить курок? Прежний владелец, разумеется, держал автомат наготове, снятым с предохранителя и со взведенным курком, поскольку шел в атаку, но Мириам и не подумала об этом. Единственное, что она знала наверняка, так это то, что у оружия имеется спусковой крючок. Она нашла его и замешкалась в растерянности.
В этот момент арабская девушка выстрелила прямо в нее. Мириам Бернштейн увидела вспышки – они ослепили ее. Вспомнился рассказ одного солдата, услышанный в кафе в Иерусалиме. Молодой пехотинец рассказывал историю о том, как на Голанских высотах из дома внезапно выскочил араб и с расстояния нескольких метров открыл по нему огонь из автомата. Пехотинец стоял перед деревом, и в дерево непрестанно попадали пули – одна за другой. Кора, да и сама древесина разлетались в стороны щепками и осыпали молодого человека с ног до головы. Расстреляв патроны, араб исчез. Пехотинец закончил свой рассказ словами:
– В тот день ангел стоял передо мной.
Бернштейн услышала еще один выстрел, увидела еще одну вспышку, и автомат дернулся у нее в руках. А девушка упала, словно споткнувшись о край укрепления.
Мириам Бернштейн опустилась на колени и закрыла лицо ладонями.
В салоне «конкорда» Яков Лейбер смотрел американский военный фильм. Он уже видел этот фильм днем и сделал кое-какие заметки. Аппарат сейчас был установлен на ускоренный просмотр. Когда дело дошло до эпизода с оригинальными звуками военных действий, он переключил видео на нормальную скорость и усилил громкость. Колонки, расставленные по периметру, воспроизводили низкий хриплый голос тяжелого пулемета. Слухи об этом оружии расползлись по всему лагерю ашбалов с тех самых пор, как израильтяне освободили Мухаммеда Ассада. До своей казни за предательство Ассад, несомненно, многое успел порассказать о силе израильтян.
Ашбалы колебались. Вспышки выстрелов сверкали вдоль всей израильской линии. Треск легкого оружия перекрывал глухой рокот тяжелого пулемета. Казалось, будто на израильской стороне больше оружия, чем людей. Мусульманские боевики ощущали в воздухе вкус и запах поражения, разгрома. С сомнением и тревогой поглядывали они на своих командиров.
Наоми Хабер со страхом наблюдала, как дергается тело арабского снайпера. Ей едва не стало дурно, когда она поняла, что на самом деле всадила две пули в спину человека. Она крикнула, стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал уверенно:
– Мистер Хоснер! С ним покончено! Я вас прикрою!
Она взглянула на Хоснера. Он лежал без движения.
– Мистер Хоснер! Он убит! Я…
И в этот момент рука Хоснера слегка шевельнулась, словно он помахал ей. Девушка повернула винтовку вниз по склону холма и начала палить по движущимся мишеням. Цель впереди на расстоянии примерно восьмидесяти метров. Огонь! Есть! Неподвижная цель, расстояние девяносто метров. Огонь! Промах. Установи уровень. Стреляй по той же цели. Есть! Следующая…
Хоснер вцепился в крутой край нависающей наблюдательной башни, но не смог подняться. Подвинулся вправо, где склон казался более покатым, и начал подниматься вверх. Где-то совсем рядом кто-то отчаянно палил из «М-14». Прямо впереди возвышались израильские брустверы. Предполагалось, что на склоне здесь не может быть никого – «М-14» покрывал огнем всю территорию, – но он ясно видел невероятное число огненных вспышек по всему периметру обороны. Где, черт возьми, они раздобыли все эти винтовки? Или это банки со спреем? Вспышки продолжались прямо перед ним, и Хоснер прекрасно понимал, что это вовсе не аэрозоль. Пули со свистом пролетали мимо. Он попытался перекричать стрельбу:
– Бога ради, прекратите палить! Это Хоснер! Хоснер!
Песок оползал под ногами, и он пробирался, спотыкаясь, прямо перед ведущими огонь израильтянами, хватая легкими воздух и крича изо всех сил. А потом внезапно оказался на дне окопа. Двое – молодые мужчина и женщина с «АК-47» – с любопытством смотрели на него сверху вниз. Хоснер поднялся:
– Вы самые негодные стрелки на свете, черт вас подери!
– К счастью для вас, – ответила девушка.
Те из обороняющихся, кому не досталось оружия, начали сталкивать со склона плотно скатанные комья глины. Тяжелые глиняные бомбочки катились по склону, разбивая землю и набирая все больше массы и энергии. Эти земляные обвалы достигали рядов ашбалов, с силой ударяли по ногам, ломали людям ребра.
Внезапно израильская линия осветилась похожими на факелы огнями – это зажглись фитили в дюжинах «коктейлей Молотова». Самодельные гранаты взвились высоко в воздух и посыпались на наступающих. Для полной уверенности, что они разорвутся при ударе, израильтяне использовали половинки кирпичей, привязывая их ремнями. Банки и бутылки взрывались при ударе, и керосин, или еще более опасный и безжалостный напалм, загорался, выплевывая огонь по всему склону холма.
Чтобы увеличить расстояние броска, кто-то использовал в качестве пращи бюстгальтер. Склон осветился, и израильский огонь стал более точным, а арабы оказались видны как на ладони.
Ашбалы явно растерялись и начали суетиться. Некоторые старались убежать в темноту, прячась от горящего керосина. Время от времени огненная жидкость попадала на человека, и тогда его крики перекрывали все прочие отвратительные звуки боя.
Последние из остававшихся свободными ловушек скоро тоже оказались занятыми. С полдюжины молодых мужчин и женщин, надрываясь в крике и извиваясь, пытались бороться за свою жизнь, в то время как острые металлические шипы все глубже вонзались в их тела, протыкая бедра, животы, шеи, груди и навсегда приковывая их.
Саперы, изображавшие убитых прямо под израильскими укреплениями, понимали, что они действительно обречены. Огонь соотечественников уже оказался губительным для некоторых из их товарищей, а шансы на успешное наступление все уменьшались. Они оказались почти в пасти врага. Однако обученный солдат готов к любой случайности. Медленно, по нескольку человек, они скатывались с холма, останавливаясь через каждые несколько метров и снова притворяясь мертвыми. Саперы знали, что внимание защитников отвлечено от них. Метр за метром они приближались к основной массе наступавших. Движение казалось медленным и мучительным, и едва ли не каждый из них оказывался на волосок от смерти, но все же половина элитной команды численностью в двадцать человек вернулась к своим. Впрочем, и здесь они отнюдь не чувствовали себя в безопасности.