Голубев удивился:
— Что, и деньги, заработанные за последнюю неделю, не получили?
— Деньги они получали в правлении колхоза, в соседней деревне Березовке, — бригадир посмотрел на старика Хлудневского. — Когда дед Лукьян мне сообщил об убийстве, я как-то сразу на цыган подумал. Позвонил из конторы в мастерскую — там их нет. Стал звонить в правление колхоза, чтобы расчет не выдавали, а мне говорят, что цыгане в Березовке не появлялись сегодня…
В разговор вмешался участковый Кротов:
— Товарищ Голубев, в ваше отсутствие по распоряжению прокурора я из служебной машины связался по рации с дежурным райотдела и попросил, чтобы организовали задержание табора, поскольку на него подозрение падает.
— Правильно сделали, Михаил Федорович.
Прокурор, глядя на Гриню, сказал:
— Семенов предполагает, что из допотопной берданки почти в упор стреляли.
Голубев подошел к трупу, спросил Медникова:
— А горло действительно бритвой?
— Это уже мертвому разрезали.
— Зачем?!
Медников тщательно загасил окурок, усмехнулся:
— Тебе, Слава, как инспектору уголовного розыска, самому на этот вопрос ответить надо, а ты врача спрашиваешь…
В избушке у единственного оконца стоял самодельный стол с перекрещенными ножками. На нем — крупно нарезанные ломти хлеба, черный от копоти эмалированный чайник, две деревянные ложки, захватанный пальцами граненый стакан и чуть сплюснутая алюминиевая кружка. За столом, в углу, Голубев увидел узкую кровать с перевернутой постелью. Возле нее — опрокинутая табуретка и новенькие женские босоножки небольшого размера. В правом углу, сразу у двери, была сложена из кирпича приземистая простенькая печь, на которой стояла прикрытая крышкой кастрюля. От печки вдоль стены выстроился ряд пустых водочных бутылок. У стола валялись окурки, и один из них — с фильтром.
В избушку заглянул прокурор. Спросил у Голубева:
— На месте табора, Вячеслав Дмитриевич, нет характерных деталей?
— Кто-то на телеге торопился в сторону райцентра, Семен Трофимович, — ответил Голубев. — Ума не приложу — куда обувь пасечника делась? Почему он босиком?
— Вчера утром, говорят, ходил в новеньких кирзовых сапогах. Приезжал в Серебровку за колесом для пасечной телеги. Получил его на складе, а куда дел — тоже не известно, так как телега стоит на старых колесах. Бригадир предполагает, что цыганам продал. У их телеги одно колесо совсем негодное было.
— Вполне такое возможно, за родником обломки старого колеса спрятаны. Как понятые о пасечнике отзываются?
— Бригадир рассказывает, что Репьев выпивал лишнего, но дело свое исполнял старательно.
— Из местных жителей?
— Нет, приезжий.
— Это чьи? — показывая на женские босоножки, спросил Голубев.
— Говорят, одной цыганочки из табора. Розой зовут, — прокурор, достав из кармана пачку «Беломорканала», закурил. — Видимо, приласкал пасечник эту Розу, а у цыган на этот счет обычай строгий. Кстати, участковый такую версию выдвигает.
— Михаил Федорович! — позвал Голубев, и Кротов тотчас подошел. — У цыган было ружье?
— По моим сведениям огнестрельного оружия в таборе не имелось.
Голубев сдвинул фуражку на затылок.
— Что за табор был, Михаил Федорович?
— Просто-напросто две цыганских семьи, а вожак — Козаченко Николай Николаевич. Имеет паспорт с временной пропиской в городе Первоуральске Свердловской области.
— Как вели себя цыгане?
— В первые дни цыганки продавали местным женщинам губную помаду, краски для глаз и бровей. Но я побеседовал с Козаченко, и спекуляция прекратилась. Одновременно состоялся разговор и на предмет незаконного хранения не только огнестрельного, но и холодного оружия. Козаченко заверил меня, что такового в таборе не имеется. Оснований для производства досмотра вещей, как сами понимаете, никаких не имелось.
— Может, зря, Михаил Федорович, мы цыган подозреваем, — заговорил прокурор. — Криминалист предполагает, что пасечника застрелили из старой берданки. У местных есть такие?
— Ружья системы Бердан, товарищ Белоносов, местными жителями давно не употребляются. Теперь в моде двуствольные бескурковки.