Остаток дня я провел в пеших прогулках в одиночестве и уже на заходе солнца поднялся к старому орденскому замку. На западе в красной дымке заходил солнечный диск. С равнин на востоке тянуло бледным туманом, который оседал на семисотлетних стенах крепости на холме, – я прощался с Ревелем.
IV. Интермедия
По-русски широкая[58] одноколейная магистраль Ревель – Рига и во время германской оккупации обслуживалась местным, по большей части латышского происхождения персоналом. При первой моей поездке в сентябре я ничего особенного в процессе эксплуатации не заметил; хотя случались довольно существенные опоздания, все же служащие были вполне вежливы и соблюдали порядок. Теперь было иначе. Люди кругом шипели только на своем языке и давали понять, что испытывают к нам не особенно добрые чувства. Ночью было много ругани между железнодорожниками и проезжающими германскими солдатами. А я лежал на своей полке и никак не мог уснуть.
Внезапно прямо по ходу поездки раздался жесткий удар, да такой, что я скатился с полки, однако в момент опомнился и вскочил на ноги. Раздалась смесь лязга, грохота и криков – и поезд остановился. Я выглянул наружу – была еще глубокая ночь. Впереди в темноте стоял под полными парами локомотив. На фоне красных отблесков мимо проскользнули две тени. Из вагона передо мной вышла группа людей, но очертаний было не разобрать. Фонари загорелись, потухли и зажглись вновь. Тут же ночь разрезал поток голосов – обрывки слов, имена, приказы… И вдруг стало ослепительно светло. Взвился сполох огня. Потом он исчез – но свет остался – а вот и опять. Порывы ветра бросали пламя из стороны в сторону. Поезд горел. Я собрал свой багаж и вышел из вагона. Теперь стало видно: вся железнодорожная насыпь уже была заполнена народом – навстречу шли какие-то темные фигуры с мерцающими фонарями. Я прошел чуть вперед и наконец увидел всю картину. Мы столкнулись с другим поездом, небольшим товарняком. Оба локомотива, по-видимому, не слишком пострадали. Изо всех швов пробивался пар, однако в остальном котлы были целы. Зато следующие за локомотивом нашего поезда вагоны были разбиты. Один из них горел. Мощно гудело пламя. Это были вагоны, в которых небольшая сопровождающая команда везла несколько лошадей. Два солдата получили ранения – они уже лежали в отсвечивающей серебром траве у насыпи. Вокруг них суетились, принесли одеяла и оттащили их вверх по склону. При этом посмеивались. У солдат были лишь легкие травмы, и они быстро оправились настолько, что ели, пили и рассказывали. Несколько лошадей погибло. Уже прибирались, куски трупов животных разбросало по полю. А затем появились костры – два, три, пять, а вокруг огня сидели мы – солдаты и гражданские лица, мужчины и женщины – и стали доставать съестные припасы, а также трубки и сигареты. Было три часа ночи. Мы все еще были в Эстонии, в каком-то ельнике, а сбоку уже начиналась безлесная пустошь. Тут же стали рубить деревья, чтобы пустить на дрова, играть в азартные игры, пели, болтали и протягивали то руки, то ноги к теплому огоньку. А в это время вокруг поезда хлопотали, и постепенно стал заниматься бледный холодный день.
Где-то к середине утра мы смогли поехать дальше. Днем прибыли в Ригу.
Здесь я узнал, что в соответствии с моими предложениями жалованье рабочим на военных заводах подняли примерно вдвое[59]. Однако на разрешение образовать рабочие комитеты осмелиться пока никак не могли. Тут была все та же картина – жалели палец, а вскоре пришлось бы отдать всю руку – principiis obsta[60] – и все в таком духе. Я никак не мог этим удовольствоваться и решил ехать в Либаву, где был один из крупнейших военных заводов, чтобы там попытаться реализовать свой рецепт. Однако сначала я должен был принять участие в заседании Балтийского ландесрата. Этот Балтийский ландесрат был не чем иным, как своего рода эрзацем парламента лишь на военное время. Он состоял пока что из 60 представителей местного населения: немецких, латышских и эстонских крупных помещиков[61], горожан и крестьян. Мне было неизвестно, было ли это собрание образовано с помощью формальных выборов, но предполагаю, что кандидаты туда были вызваны по предложению рыцарства и биржевого комитета (торговой палаты). Ландесрат был, естественно, настроен прогермански, он принимал уже позабытое сегодня решение об образовании Балтийского герцогства[62]. Однако по отдельным вопросам сельского хозяйства он отнюдь не был простой машиной для поддакивания, здесь были себе на уме, а свои замыслы отстаивали жестко и умело. Среди его членов эстонской и латышской национальности было несколько неплохих умов. 6 ноября ландесрат заседал в последний раз. Начало было довольно торжественное. Священники предварили его проповедями на всех трех языках. Открывал заседание командующий армией[63]. Затем руководство принял на себя президиум, а потом последовали доклады, дебаты и голосования. Должен заверить, что в этом был мало задействован.
58
Немцы всегда подчеркивали различие между магистралями, построенными по русскому стандарту (1520 мм), и железными дорогами с европейской колеей, так как это имело военное значение, а в ходе обеих мировых войн обеими сторонами принимались немалые усилия по перешивке некоторых участков магистралей на удобную для себя колею.
59
Подняли его не благодаря только лишь предложениям А. Виннига, а в запоздалой попытке упредить революцию, до которой оставалось уже менее недели.
61
В действительности немцы составляли в нем почти 90 %, так что представительство эстонцев и латышей было скорее демонстративным.
62
После продолжительных колебаний и дебатов между различными германскими ведомствами к осени 1918 г. возобладал вариант образования Балтийского герцогства из всех трех остзейских провинций, 22 сентября 1918 г. о готовности его признать заявил кайзер Вильгельм II, однако решающие шаги по его формированию должны были состояться лишь в октябре-ноябре 1918 г., когда германской оккупации Прибалтики пришел конец.
63
Командующим 8-й армией с 31 июля по декабрь 1918 г. был генерал от инфантерии Гуго фон Катен