В Риге вот уже несколько дней не выходили немецкие газеты. Я напрасно искал во всех магазинах и лавках. 5 ноября я провел весь вечер у Скубика. Он, шепотом и сияя от радости, сообщил мне, что в Германии началась революция. Ничего наверняка он не знал. Передавали украдкой только слухи – но откуда они приходили, никто не знал.
Мы говорили об этом несколько часов, однако безрезультатно и были не согласны друг с другом в самом главном.
«Это – спасение. Теперь дорога свободна. Царизм мертв, германский милитаризм разгромлен, прусская система рухнула! Мир свободен!»
Скубик удивлялся тому, что я не разделяю его радости.
«Это будет чудовищный мир, – жаловался я. – Эльзас-Лотарингия будет потеряна. Колонии нам не вернут. Нас отрежут от поставок сырья и от мировой торговли. Наша ориентированная на экспорт промышленность погибнет. 5 миллионов рабочих окажутся на улице. Участью германского рабочего станут безработица, снижение заработной платы, бедность и бессилие. То, чего мы добились в ходе 25-летней работы профсоюзов, сдует, словно пену».
Нет, радоваться я никак не мог. Скубик утешал меня: такого мира социалисты Франции и Англии не допустят. Ведь они разделяют наши взгляды по этому вопросу. Однако это были только слухи.
И все же – когда я застал в Дворянском собрании Риги Балтийский ландесрат за работой, в ходе которой все еще целиком исходили из того, что он здесь является хозяином положения, что в качестве победителя вполне сможет и дальше воплощать свою творческую и свободную волю, – мысли мои были потрясены страшно далеким от реальности противоречием между тем, что здесь происходило на моих глазах и звучало в моих ушах, и тем, что теперь уже наверняка станет реальностью со дня на день.
Когда в обеденный перерыв я спускался по широкой лестнице, ко мне подошел какой-то балтийский немец и попытался разъяснить, что принятое ими решение таково: государство в составе Германского рейха с тем или иным прусским принцем на троне, но особенно предпочтительным было бы включение в состав прусской монархии. Я спросил его, насколько он вообще может всерьез воспринимать этот вариант. Он был вполне серьезен.
Вечером доктор Буркхард, явно по поручению Госслера, предложил мне занять пост в гражданской администрации балтийских земель в качестве референта по социально-политическим вопросам. Я отказался и спросил, а не является ли это бесполезным, ведь к этому следовало бы приступить еще полгода назад, а теперь же это будет воспринято как проявление страха, а потому эффекта не возымеет.
На следующий день – был четверг, 7 ноября – я собирался выехать в Либаву, а закончив свои дела и там, отправиться оттуда в Германию. Однако, когда я уже собирался выйти на перрон, один военнослужащий ландвера, стоявший там на посту, потребовал от меня справку о прохождении дезинфекции[64]. Я попытался его переубедить, однако он вполне в старопрусской манере был непоколебим, и мне теперь надо было где-то получить свидетельство, что вшей у меня нет. Когда же я этого добился, поезд уже пересек мост через Двину, и я остался с неприятной перспективой целого дня в бездействии. Его я провел в отеле, где с записной книжкой в руках составлял отчет для командировавшего меня ведомства. Пообедать я отправился в офицерскую столовую. Там меня и застало посещение одного из старших чиновников гражданской администрации. Он присел за мой стол и начал говорить о погоде и о политике. Этот человек рассказал мне, что раньше будто бы служил в военной администрации, а потому был проводником глупой политики насилия; когда же затем была образована гражданская администрация[65], военное руководство внедрило в ее состав на важный пост этого человека, чтобы тот сохранил «преемственность политики». Я немало удивился, когда он стал передо мной говорить о свободе и правах народа. Антинародные черты в германской политике всегда были ему до глубины души чужды! Теперь же все должно стать иначе! Прежде всего, прусское избирательное право – «неприличное», как однажды назвал его Науман, хотя оно на самом деле еще хуже[66]. Он критиковал в таких выражениях, что им охотно аплодировал бы даже Адольф Хоффманн[67]. Я был просто поражен и уже начал подумывать – «Как можно ошибиться в человеке!» – и про себя даже попросил у него извинения, что я так плохо о нем думал. Но тут разговор внезапно принял совсем иной оборот. Мой собеседник прямо сказал: «Вы только что приехали в Прибалтику. Правительство именно вас поставит вести здесь дела. Я готов работать под вашим руководством и рад наконец быть проводником разумного политического курса».
64
К ноябрю 1918 г. подавляющее большинство германских частей на Восточном фронте были ландверными или ландштурменными, то есть фактически второочередными или ополченческими. После отправки самого боеспособного контингента на Западный фронт значительная часть солдат и офицеров в них была старших (то есть более 35 лет) возрастов. Были и солдаты, которым уже исполнилось 48 лет. Такой подбор личного состава не мог не сказаться на ходе революционных событий в войсках на Восточном фронте.
65
Оформление гражданской администрации началось лишь 1 августа 1918 г., после тяжелейших дебатов гражданских и военных инстанций Германии и представителей балтийских немцев в июне – июле 1918 г.
66
В Пруссии, крупнейшем государстве Германской империи, к началу Великой войны сохранялось введенное еще до объединения Германии трехклассное избирательное право, гарантировавшее господство в обеих палатах прусского ландтага консерваторов-юнкеров и лишь умеренно-либеральной буржуазии. Это существенно контрастировало с всеобщим (по тогдашним понятиям) избирательным правом в общегерманский рейхстаг, а потому либералы (а одним из их лидеров был теоретик Срединной Европы Ф. Науман), а тем более социал-демократы требовали избирательной реформы в Пруссии. Под влиянием Февральской революции в России в Пасхальном послании 1917 г. кайзер Вильгельм II обещал политические реформы в Пруссии, не уточнив, какие именно. Однако это было воспринято как однозначная гарантия введения в Пруссии аналогичного общегерманскому избирательного права, что должно было удовлетворить в том числе амбиции бывших фронтовиков. Тем не менее вплоть до октября 1918 г. к практическому воплощению вяло обсуждавшейся реформы так и не приступили.
67
Адольф Хоффманн (нем. Adolf Hoffmann; 1858–1930) был одним из первых социал-демократов, сумевших избраться в прусский ландтаг, где он приобрел известность своими едкими политическими нападками на консервативное прусское государственное устройство. Весной 1917 г. он стал одним из основателей НСДПГ, а после Ноябрьской революции был некоторое время членом прусского правительства, в начале 1920-х гг. некоторое время был коммунистом, но в конце концов вернулся в состав СДПГ.