— Вы… вы идете во дворец? — спросила она, отступив на несколько шагов.
— Да, хотел бы, — сказал он. (Нельзя ее пугать, а то она исчезнет, вдруг это богиня, вдруг Афина. Я должен твердо стоять на ногах и говорить твердым голосом.)
— Я чрезвычайно хотел бы направиться в сторону дворца, — заявил он с расстановкой, четко выговаривая каждое слово.
— Барышня… Ее милость, — поправилась она, — приказала, чтобы я вас провела. — И она пошла вперед по широкой улице между домами. Из садовых калиток и дверей домов струился свет, колыхались тени, он увидел, что это девочка-подросток.
Сквозь винные пары он сознавал, что этот город похож на его родной город, только, может быть, побольше. Похож: он был также на тот распроклятый, далекий, сожженный и разграбленный город, только, наверно, поменьше. Дворец, светлым пятном выступавший из мрака, был похож на его собственный дворец, каким он ему помнился, разве что побольше, кто его знает. Девочка была такой же смертной девушкой, как царевна (как бишь ее зовут? Что-то связанное с кораблями, с морем), только помоложе. Он хотел положить руку ей на плечо, но не осмелился. Ах ты девчурка моя, смутно подумал он, опора ты моя, посох ты мой, пастушка ты моя, посланница богини.
— Это здесь, — сказала девочка и остановилась у ворот. ведущих во двор. — Не забудьте, сначала обратитесь с приветствием к царице.
Он, шатаясь, побрел по двору, девушка растворилась где-то в пространстве, в темноте, в дверях, прорубленных в белесоватой стене. Здесь стоят часовые, догадался он, но часовые ни о чем его не спросили. И он двинулся к светлому проему, туда, где были цари, царицы, люди. Первое, что он увидел в зале, переступив его высокий, сверкающий медью порог, был огонь в круглом очаге, обведенном колоннами, и его желтые и красные отблески на кубках. Свет от очага падал на полную, добродушную с виду женщину, которая сидела и пряла, держа в руке поблескивающее веретено. Рядом с ней в кресле сидел мужчина. Вдоль стен за гладко обструганными столами, на которых стояли сверкающие кубки и кратеры, расположились седобородые мужи.
Он подошел прямо к женщине, остановился, пошатнулся, ноги у него подкосились. Стукнувшись коленными чашечками о каменный пол, он положил голову ей на колени.
Я сплю в доме у людей, подумал он.
Глава двадцать вторая. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ НЕСТОРА
Завершив свой туалет, Телемах сиял, благоухал и чувствовал себя полубогом. Он удовлетворенно оглядел себя в медное зеркало, которое обнаружил на постели, когда вернулся из купальни. Он никак не мог отделаться от мысли, что, пожалуй, он и впрямь неотразим.
Утренний воздух был удивительно чист и свеж; никогда еще мне не доводилось видеть такого ясного и свежего утра, подумал он, проходя через мегарон к алтарю, расположенному во внутреннем дворе.
Между тем Нестор развил кипучую деятельность. Одного из зятьев, сына по имени Персей и слугу он послал на ближайшее пастбище, чтобы привести оттуда жертвенную телку, но ее привели еще до того, как трое посланцев отправились в путь, — оказалось, старик забыл, что отдал приказание пастуху еще вчера. Потом он послал вестника на Телемахов корабль, и вся разобиженная компания молодежи, которая накануне в припадке разочарования устроила на берету пиршество, перепилась, учинила драку и еще не проспалась с похмелья, явилась в город в полном составе, исключая, правда, двух бедолаг, которым наказали сторожить корабль. Выйдя во двор, Телемах издали услышал, что приближаются его друзья.
Алтарь был сложен из четырех лоснящихся от жира камней — по сути дела, самый обыкновенный низкий очаг. Зятья, сыновья и слуги ждали; кроме них сюда пришли многие жители города. Домочадцы считали происходящее празднеством, так же относились к нему и некоторые горожане — они облачились в свое самое нарядное платье, многие мужчины прихватили с собой оружие — старое, унаследованное от отцов, и новое: тяжелые длинные щиты и легкие круглые, которые они держали неловко и неумело. Пришла сюда и городская беднота — эти больше из любопытства, похоже не испытывая настоящего религиозного пыла; проникновенный и возвышенный смысл церемонии, как видно, совершенно от них ускользал.
А Нестор кричал и командовал своим надтреснутым голосом. Быть может, для затравки, до того, как появилась его супруга, он успел осушить кубок-другой неразбавленного вина. Подвели телку, Фрасимед и Писистрат уже стояли наготове: один держал тяжелый убойный бронзовый топор, другой — длинный обоюдоострый нож. Увидев Телемаха, Нестор воскликнул:
— Ага, глядите, вот и он!
Телемах поклонился, произнес слова приветствия и поблагодарил за вчерашний прием. Старик встал возле алтаря-очага, подошли два раба с охапками хвороста и несколькими чурками. Нестор пояснял происходящее: ждали корабельщиков Телемаха и Лаэрка.
— Это наш золотых дел мастер, понятно? Прежде чем заклать телку и посвятить ее богам, мы позолотим ей рога. Таков с давних пор здешний обычай. — И тут же закричал: — Куда запропастился этот Лаэрк! Долго мы будем стоять тут и ждать? А где Эвридика и дочери? Разве они не придут? Беги позови их!
Писистрат повернулся лицом к дому и крикнул так, что эхо прокатилось по обоим дворам:
— Мама! Девочки! Ау-у!
Б окне верхних покоев показалась Эвридика.
— Нечего орать без толку, мы и так все слышим. Сейчас приду!
— «Сейчас приду», — ворчливо передразнил Нестор. — Это она всегда говорит, когда мы жертвы приносим, а сама норовит увильнуть. Ну! А Лаэрк где? Сколько раз повторять, чтобы за ним сбегали!
— За ним уже послали, — сказал сын, названный в честь Зевса — Стратий [70], молчаливый хмурый солдафон. — А вот и он.
Лаэрк был коренастый, хромой и кривой человек, больше походивший на певца. Припадая на одну ногу, он вошел во двор, весь в поту, пыхтя и отдуваясь. На ремне, перекинутом через плечо, он нес маленькую деревянную шкатулку. Позади него в воротах появились Телемаховы товарищи, собственные его корабельщики. А я стою себе здесь, подумал он, кивнул им, выпрямился и снова огляделся. Женщины медлили. А я сияю и благоухаю, ни дать ни взять Агамемнон или какой-нибудь лицедей с Большой земли или с юга.
— А, вот и ты наконец! — сказал Нестор, поманив к себе Лаэрка. — Теперь можно начинать. А где бабье? Ладно, начинаем. Станьте как полагается, в круг, добрые люди! Милости просим! — крикнул он робеющим и наглым с похмелья итакийцам, которые завистливо и восхищенно вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть Телемаха (он и впрямь выглядел торжественно в эту минуту), царя и маленькую, рыже-пеструю криворогую коровенку, почти той же породы, что на островах, где разводили крупный рогатый скот, — похоже, отбивных из нее выйдет не слишком много.
— Подведите поближе телку и разожгите огонь! — распорядился Нестор.
Пастух и один из зятьев подвели к Нестору телку, покорную и благодушную. Эхефрон принес головешек из кухонного очага, расположенного в углу двора, ближе к мегарону, раздул их и сунул в угли под хворост, сложенный в жертвенный костер. Сыновья и зятья, стоя вокруг, раздували огонь, пока он не занялся и не затрещал хворост. Дым повалил сначала густыми клубами, стелясь по всему двору, а потом, когда огонь разгорелся, потянулся вверх тонкой светлой струйкой: то был добрый знак, ведь до этого несколько дней бушевал налетевший с запада штормовой ветер. А когда запылало уже настоящее пламя, дым по временам совсем исчезал в набравшем силу солнечном свете. Телемах чувствовал необыкновенный подъем. Но женщины все не шли.
— Ты готов, Лаэрк? — спросил старик с суетливой озабоченностью, но все же заметно было, что он привык командовать и предводительствовать во времена войны.
Лаэрк поставил шкатулку на землю, взглянул на небо, словно прорицатель, высматривающий в нем птиц — вестниц счастья, птиц-знаменовательниц, и не без кривлянья открыл кожаный запор. Он вынул из шкатулки небольшой кувшин и две кисточки, а потом две узкие, продолговатые воронки из начищенного до блеска золота — размером они были со средней величины фаллос и такой же формы. Стоявшие поодаль рабыни захихикали и стали подталкивать друг друга локтями. Мужчины, наоборот, держались с необыкновенной серьезностью. Телемах проникся торжественным настроением, но царица с дочерьми все еще не спустилась во двор.