Пенелопа находила, что сын, конечно, переменился за те дни, что был в отъезде, однако не так сильно, как она вначале опасалась. Он явился домой без военного флота и без рати, но зато привез наряд, отделанный слишком богатой и для нее не по возрасту яркой вышивкой, — очевидно, предполагалось, что она наденет это платье в день своей свадьбы. То был знак внимания от двоюродной сестрицы Елены из Лакедемона. Самого Телемаха одарили тоже — он показал матери подарки, когда, явившись в город, распорядился доставить из дома Клития свои лари.
— Они шлют тебе самые сердечные приветы, мама, — сказал он, — И очень рады, что ты в добром здоровье.
Но он держался скрытно на новый лад. Раньше у него на лице было написано: глядите все, какой я скрытный, я самый скрытный человек на свете, никогда вам не проведать, что у меня на уме. А теперь все выражалось только во взгляде. И в нем была уверенность: я кое-что знаю. Кроме того, у него появилась какая-то новая повадка, мать невольно подумала: а он стал франтом. На нем все было с иголочки: хитон (его вышивала сама Елена, заметил он мимоходом) был оторочен красной и синей каймой, вместо старого, еще совсем недавно нового, красного плаща он носил белый, расшитый золотом роскошный плащ, подаренный Менелаем, а сандалии царственно-кричащего желтого цвета были украшены серебряными пряжками. Он лоснился от елея и распространял аромат благовоний.
Со вчерашнего дня женихи в мегароне были в большом возбуждении и много пили — она все это слышала у себя наверху. Многие пили, быть может, потому, что у них отлегло от души — им не пришлось убивать Сына. Кое-кто из гостей с других островов уже готовился к отъезду, собираясь вернуться домой к осенним полевым работам или встретить свои корабли, которые на время навигации они высылали в море торговать или грабить. Некоторые вообще отступились уже сейчас. Они считали, что все давно решено и нечего здесь околачиваться без дела. Нынче задали прощальный пир в честь двух групп отъезжающих: на дворе резали овец и приносили жертвы богам.
— Доволен ли ты своим путешествием? — спросила Пенелопа.
— Еще бы, — ответил он. — Интересно ведь повидать свет.
— А тебе ничего не удалось узнать… насчет папы? Он уставился на свои желтые сандалии.
— Ничего существенного, — ответил он.
Телемах испытывал к матери нежность, тревожную, неуверенную нежность. Он шагнул вперед и встал рядом с нею у окна — здесь она чаще всего стояла в последние двадцать три дня. Внизу по двору шла Меланфо с отвисшим животом, его это немного разозлило.
— Все будет хорошо, вот увидишь, — сказал он.
— Будем надеяться, — невесело ответила она.
— В Пилосе меня так хорошо приняли, мама, — сказал он, стараясь говорить самым беспечным тоном. — Я рад, что познакомился с Нестором, вот уж кто царь так царь!
— А с Менелаем и Еленой?
— Да, конечно, и с ними тоже, — сказал он. — Они тоже замечательно меня приняли. Но в каком-то смысле мне больше понравилось в Пилосе. Я хочу еще раз туда съездить. Зимой, а может, весной. Я так подружился с Писистратом.
— Это, верно, один из сыновей? — спросила она, стараясь проявить интерес, любопытство. — У него ведь и дочери есть, и не одна?
— Да, — сказал он, теперь уже с живостью, не скрывая своего оживления, — Младшую зовут Поликаста, она…
Он старался не глядеть во двор.
— Я хотела бы избавиться от этой Меланфо, — сказала Пенелопа. — Теперь-то ее не продашь. Но хотя бы отослать прочь.
— Я против этого, — твердым голосом сказал он.
Пенелопа искала слова, которые бы его убедили.
— Она… она играла такую гадкую роль в заговоре против тебя, — наконец выговорила она.
— Я против того, чтобы ты ее отсылала, — сказал он. Прежде чем ответить, она обернулась к нему — материнский взгляд обежал лицо, грудь, плечи сына.
— Сколько времени прошло с тех пор, как ты… польстился на нее?..
Он не отвечал.
— Месяцев девять, десять? — добивалась она.
— Я против того, чтобы ты ее отсылала, — повторил он. — Все будет хорошо, мама. Скоро все переменится.
Когда я уеду или когда ты погибнешь, думала она, положив руку ему на плечо.
Он спустился в мегарон и как ни в чем не бывало сел на свое место, на свое почетное сиденье. Женихи держались весьма дружелюбно, даже угодливо.
Боги желали поторопить Гнев и с этой целью предприняли несколько попыток, прежде чем добились успеха. Если это был успех.
Когда Эвмей и Странник уже прошли по узкому перешейку, уже увидели на западе утесистый Зам и на востоке омывающее острова море, а потом миновали почти всю северную часть острова, у них вышла стычка с Главным козопасом, многолетним предателем Меланфием. Они шли уже несколько часов, когда добрели наконец до этого места, знаменательного места у источника в Тополиной роще, у самого спуска в город.
Честолюбец Меланфий созвал сюда на тайное совещание нескольких пастухов. Речь, само собой, шла о поставках к хозяйскому столу; на пастбище он подниматься не захотел, он торопился
Мы можем сказать гак: Бессмертные Боги отмерили каждому из земнородных известную долю гнева; с одной стороны, они забавлялись, с другой — преследовали определенную цель. Дело в том, что Меланфий слишком уверовал в то, что Партия Женихов убьет Сына, и потому велел заклать множество коз, а потом то ли тайком продал часть козлятины, то ли слишком щедро поставил ее на хозяйскую кухню. И теперь он находил, что женихам подают слишком мало свинины. Пастухи уже разбрелись к своим стадам, получив сначала хорошую выволочку, но это не истощило запаса земнородного гнева, который в этот день был заложен в грудь Главного козопаса. Он остался сидеть у ручья, строя планы. Для него настала пора решать. Сестра его опозорила себя настолько, что теперь он не мог выдать ее замуж, содрав с жениха пристойный выкуп, даже если бы Пенелопа согласилась на ее замужество, да и сам Меланфий мог оказаться в жалком положении, если Долгоожидающая наконец решится и сделает выбор. После долгих лет сватовства женихи и прихлебатели с соседних островов и с Большой земли вскоре насовсем разъедутся по домам, а местная Партия Женихов окончательно превратится в Партию Прогресса или в Партию Единства, и царем, так или иначе, может стать Телемах. Как бы там ни было, нагрянь ревизия, будущность Меланфия под угрозой. Дурных управителей, бывает, прежде чем вздернуть, режут на куски.
Он увидел, что к источнику с холма спускаются двое, и стал ждать, чтобы они подошли ближе. Эвмей не отличался красотой, от него несло свиньями, второй был так же грязен и еще худший оборванец: изнуренный, трясущийся, с длинной палкой в руке и нищенской сумой за плечами. Но Меланфий молчал, пока они не присели на корточки у ручья и не напились воды.
И тут:
— Ишь ты! Сам главный боров вылез поразмяться! Тебе что, делать нечего, Эвмей? Похоже, все свиньи с голоду передохли?
Эвмей что-то пробурчал.
— Ты что сказал, свинячий царь?
— Сказал, что их почти всех перекололи, но скоро грабежу конец.
Гнев прибывал с неистовой силой — Меланфий вскочил.
— Что это значит?
— То и значит, — ответил Эвмей. — Время идет. Идет с соизволения богов, И все меняется.
Рослый, мускулистый, черноволосый и черноглазый Предводитель козопасов подошел ближе. В спорах он был не силен, он подыскивал слова и брякнул первое, что пришло в голову:
— Это нищие бродяги, которых ты вечно тащишь в город, всех свиней извели, жрут себе и жрут, а проку от них никакого.
— Что-что?
— Нищий сброд! — заорал Меланфий. — Шляются тут всякие оборванцы! Нечего пялить на меня глаза!
И он лягнул незнакомца ногой. Тот не успел увернуться, удар пришелся ему в пах, он пошатнулся.
— Ты дорого за это заплатишь, Меланфий!
Так проста была игра богов.
Странник почувствовал, как в нем закипает гнев, как силой налились мышцы, а руки готовы нанести ответный удар, но все же он удержал Предводителя свинопасов Эвмея.