Анри Труайя
Прибой
Три месяца и восемнадцать дней Жан Дюпон искал подходящего случая порвать со своей любовницей так, чтобы при этом не надо было произносить: «Я тебя больше не люблю», так как этому влюбленная женщина верит с трудом.
Седьмого декабря в девять часов вечера он навестил ее, чтобы подготовить почву. Каждый знает, что нет ничего лучше в этих случаях, как изображать из себя сильно уставшего с оттенком грусти. Некоторые предварительные фразы должны быть произнесены, во что бы то ни стало, и Жан Дюпон мысленно повторял про себя «Я очень занят…не надо заботиться обо мне…но это пройдет…это своего рода усталость…тебе этого не понять….Да, да я очень вымотался на работе… Расскажи мне о себе, дорогая…».
Но «дорогая», которая встретила его в этот вечер, имела не тот обычный вид хорошей кобылицы, готовой к кавалькаде. Глаза ее были влажны, нос покраснел, помада растеклась на губах и имела вид экземы. Она не ответила на его поцелуй, которым он клюнул ее в щеку. Она не пригласила его сесть в кресло, которое он каждую среду и каждую субботу занимал вот уже пять лет. Она не прильнула к его груди самца, проворковав: «Ты пахнешь улицей». Она не сказала ему в ухо: «Я знаю, о чем ты думаешь, маленький проказник». Нет. Дениз Паке смотрела ему прямо в глаза взглядом женщины, прячущей флакон кислоты в своей сумочке. И загробным голосом она заявила ему:
— Жан, я тебя больше не люблю. Мы должны расстаться.
— Что? — Вскрикнул он. Эта неожиданность радостно оглушила его.
— Любимый! — Воскликнула Дениз, — Я сделала тебе больно, да? Тем не менее, это надо было сказать. Я люблю другого. Дантиста из Австралии. Я рассказала ему о тебе, кстати. Он тебя стал уважать заочно…
Следующая сцена была великолепна. Освобожденный, расслабленный и счастливый Жан Дюпон изобразил мужское отчаяние: гримаса ударенного током, подрагивание челюстного мускула, пальцы, сжимающие спинку стула как парапет моста, прерывистое дыхание:
— Я понимаю, я понимаю, — заскулил он.
А Дениз, в слезах, полуобнаженная, продолжала:
— Я вначале сопротивлялась. Но это было сильнее меня, сильнее нас…
— Он твой любовник?
— Да.
— Прощай, Дениз.
— Мы останемся хорошими друзьями?
— Между нами нет места дружбе.
— Однако мы будем встречаться каждый день на работе.
— Я поменяю отдел. «Французская компания труб и пипеток» имеет около десятка филиалов. Мне легко будет выбрать.
— Ты меня ненавидишь?
— Да нет, я уже стараюсь тебя забыть.
— Ты страдаешь?
Жан Дюпон вспомнил сцену из одного фильма, где бородатый и угрюмый актер отвечал на подобные вопросы простым словом: «Ужасно». И он сказал:
— Ужасно.
Затем отворил дверь и переступил порог с видом смертельно раненого. Когда дверь захлопнулась за ним, он вздохнул: «Уф!» и щелкнул пальцами. Затем быстро спустился по ступенькам темной винтовой лестницы, пахнущей подгорелым салом.
На улице свежий воздух ударил ему в лицо, и он остановился на мгновение, чтобы перевести дух. Свободен! Свободен! Свободен! Машины проносились с ревом. У прохожих были веселые мордашки. Витрины магазинов ломились от света. На верхних этажах домов зеленые, красные и синие рекламные огни загорались и гасли с бешеной пульсацией. И даже дождь празднично завивался вокруг уличных фонарей с желтыми, как топленое масло, стеклами. Жан Дюпон ощутил, что вся вселенная принимала участие в его радости.
Возвращаться в метро казалось ему делом абсурдным. Нужно взять такси. Съездить в кино. После сеанса выпить кружку пива. Пиво и, может быть, мимолетное приключение, «закуска», как говорил коллега Клиш.
Вереница таксомоторов ожидала клиентов в центре бульвара Монмартр. Жан Дюпон побежал к ним. Но не успел сделать и двух шагов, как вдруг звуковой сигнал свел его живот от страха. Автомобиль, обгоняя стоящие такси, мчался прямо на него. Он хотел отскочить, но поскользнулся и упал на землю. Тупые фары пронзили ночь. Световая афиша изрыгнула кровь на мокрую мостовую.
— Ах! — Вскрикнул Жан Дюпон.
Когда он открыл глаза, то увидел грязные туфли, которые почти касались его лица. Еще выше круг неизвестных лиц, смотрящих на него как на дно колодца. Он испугался. Сильная боль затрясла его. И вновь он потерял сознание.
* * *
Жан Дюпон страдал от многочисленных переломов и контузий. «Два месяца отдыха в гипсе», — сказал хирург. И добавил еще: «Однако, ему очень повезло!» На следующий день после несчастного случая, Жером Клиш, «близкий коллега» Дюпона, пришел навестить его в больницу.
Садясь у изголовья кровати с суровым и понимающим видом, он вздохнул:
— Бедняга!
Было грустно смотреть на Жана Дюпона. Голова забинтована, оставлен только маленький квадратик для глаз, носа и губ. Гипс в виде водосточной трубы закрывал левую руку. Его кисти — это два пакета ваты, зашпиленные булавками. В связи с тяжелым состоянием, его поместили в специальную палату.
— Да, мне очень досталось, сказал Жан. Коллега пожал плечами:
— И это все из-за женщины! Какой бред!
— Из-за какой женщины?
— Не придуривайся, старина!
— О какой женщине ты говоришь?
— Да о Дениз Паке, черт побери!
— Я не понимаю…
— Ты хочешь сказать, это не из-за нее ты?..
Жан Дюпон закричал, будто автомобиль еще раз проехал по нему:
— Ты совсем спятил!
— Я не вижу почему! Дениз мне все рассказала. Ведь ты был ее любовником?
— Ну!
— Ты у нее был в тот вечер?
— Ну!
— Она же призналась тебе в том, о чем весь наш коллектив уже знал: что она полюбила другого?
— Да!
— Ну, тогда?
Клиш победно улыбнулся как штангист, сбросивший взятый вес.
— Я жду продолжения, сказал Дюпон.
— Очень просто. Узнав о том, что впал в немилость, ты вышел на улицу и бросился под машину.
Жан Дюпон издал неопределенный звук.
— Ты полный идиот! — выругался он, — Ты забыл, что я сам хотел порвать с ней четыре месяца тому назад. Дениз облегчила мне задачу, опередив меня. Она избавила меня от лишних хлопот. Она…
— Очень странно, ты мне никогда не говорил, что она надоела тебе.
— Потому что я хорошо воспитан.
— Одно другому не мешает…
— Послушай, Клиш, поверь мне: вечером седьмого декабря, покидая Дениз, я был счастлив как беглец, как утопленник, которого вернули к жизни, как…
— И поэтому ты бросился под колеса машины?
— Неправда! — закричал Дюпон. — Я поскользнулся и потерял равновесие, вот и все!
У Клиша на лице появилась мерзкая улыбка «человека, которого не проведешь».
— Гениально, — сказал Клиш. — К сожалению, свидетели придерживаются другого мнения! «Это поступок отчаявшегося человека»- вот что все говорят.
Жан Дюпон совсем разъярился:
— Подлец! Подлец! — рычал он, — Но Дениз — то? Вы расспрашивали ее на работе? Она вам не объяснила?
— Она объяснила, что ты очень ранимый человек и сожалеет, что обошлась с тобой слишком жестоко.
Лицо Дюпона вспотело. Своей белой лапой снежного человека он раздвинул бинт на лице. Дышал он прерывисто. У него был взгляд нетрезвого и слабоумного.
— Слушай, — сказал он, наконец. — Я признаюсь тебе. Я не только не люблю Дениз, я ее ненавижу. Даже если мне ее принесут голой на блюдечке, я отвечу: «Нет, не хочу». Она неуклюжая, жирная и выцветшая. У нее ужасные зубы. Ходит как утка. Плохо одевается. А руки! Ее руками только детей душить!
— Ну, да, рассказывай! — сказал Клиш с хитрой ухмылкой.
Опустошенный, раздавленный Жан Дюпон вертел головой по подушке.
— Видишь ли, — продолжал Клиш, — твое тщеславие меня удивляет. Что позорного, если любишь женщину и готов умереть, когда она тебя бросает.
Дюпон закрыл глаза, как будто собирал всю свою энергию перед последним штурмом.
— Клиш, — сказал он, наконец, — я не желаю больше тебя видеть. Вон отсюда! И больше не приходи ко мне.
Но Клиш, пропустив мимо ушей брань своего товарища, со снисходительным видом поправлял одеяло больного.