Теперь, когда события вышли из-под контроля и происходит нечто из ряда вон выходящее, все ведут себя так, будто ничего не происходит вовсе. Макс ворчит что-то про людскую непоследовательность. Костя закуривает, и Волк сердито косится в его сторону. Затем, в поисках поддержки, смотрит на Лену, но та со смехом отмахивается — то ли дыма, то ли от Волка. Он может в любой момент принять человеческую форму, а в человеческой форме, с другой стороны печати, он сам за три часа превращает любую комнату в газовую камеру. Чаще всего — одну из комнат дома у Лены. Они забавная пара. Впрочем, все проходимцы по-своему забавны.
— Кость, чем тебя на самом деле зацепило сравнение с «прибоем»? — спрашиваю я, мало надеясь на честное объяснение.
— Я его не понимаю. На самом деле.
— Я, кажется, не понимаю тебя. Мало ли, откуда эта бессмыслица могла взяться. Вроде, был такой заброшенный кинотеатр на севере — может, у них там база.
— Может. После обсудим. Нам нужно идти.
Финальный аккорд мы не обговаривали в деталях: все с пометкой «по обстоятельствам». Однако я чувствую, что Костя прав: нужно. Остальные чувствуют то же самое, и мы идем навстречу приближающемуся поезду. Нас семеро. Прагматичный и разумный Макс ищет в глюке логику, его закадычный друг Вадим — приключений на пятую точку опоры, но в то же время оба они ищут смысл, который превращает существование в жизнь. Лена ищет красоту, Волк — себя самого. Для Рэма проход в глюк не отличается от поездки в пригородный лес, а поездка в пригородный лес не отличается от полета за полярный круг: он ничего не ищет и не ждет от пути, кроме самого пути. Костя ничего не ищет и не ждет: он отдает глюку себя самого. Ради чего — я не знаю и не уверена, хочу ли знать. Когда-то меня привело в глюк любопытство. Когда-то я искала силу, когда-то — причину и повод жить, когда-то — жизнь… Мне сложно судить о своих мотивах. Я не люблю терять — даже то, что никогда не считала своим.
В глюке легко умереть. Но сложно умереть по-настоящему. Возможно, но сложно: во всяком случае, мне до сих пор ни разу не удалось. Одно время знакомые проходимцы звали меня Кошкой, но прозвище подзабылось после девятой смерти. Эта будет четырнадцатой, если я не сбилась со счету. Многие проходимцы верят, что всякий раз, умирая в глюке, мы оставляем здесь часть своей души. Если так — то это немаловажное дополнение к выброшенным воспоминаниям.
Нас семеро. Мы мало похожи друг на друга, но нас объединяет одна привычка — и связь эта крепче костиного табака и неизбывней волчьего недовольства. Все мы любим гулять по трамвайным рельсам.
— Надо было припасти шампанского. — Вадим обгоняет нас с Костей, на ходу разглядывая непочатую бутылку. В голосе его слышится легкое сожаление. — Не подумал, олух. Ну, как уж…
Окончание фразы заглушает гудок. Поезд выворачивает из-за моста и несется на нас, набирая скорость. Волк вырывается вперед и несется на него. Сквозь грохот слышен гулкий хлопок — где-то сзади Рэм разряжает карабин в воздух.
Все-таки, неудобно ходить по шпалам: ступать на каждую — слишком мало, через одну — слишком много.
Последнее, что я вижу — Вадим перехватывает бутылку за горлышко и швыряет ее навстречу слепящему свету. Свет заполняет собой все — далекий, как боль от удара, близкий, как опрокинутое небо, белый, ослепительно яркий.
Это лампа. Всего лишь лампа.
Моя лампа. Моя комната. Моя реальность.
После смерти в глюке проходимца выкидывает в реальность само собой — без хождения по леске на грани яви и бреда, пока Врата сдирают с твоего «я» шкуру и выворачивает ее наизнанку. Нет муторной борьбы с печатью, нет долгих минут, в которые ты, уже вернувшись, не решаешься открыть глаза и взглянуть на остальных: все ли здесь, все ли в своем уме? Это — единственный плюс смерти в глюке. После, в реальности, глюк смерти раньше или позже догонит тебя. В ночных кошмарах или наяву, так или иначе, однажды его придется прочувствовать до конца, до последней капли боли и страха, до последней переломанной кости — если, умирая в глюке, тебе не повезло ее почувствовать. Но это случится потом, а поначалу — есть повод для радости.
— Психи, — сиплым голосом говорит Костя, обводя нас взглядом. В его устах это звучит, как комплимент. — Но я нас поздравляю.
— Спасибо, товарищ главврач, — Лена встает с пола. Ее, как и меня, отбросило от печати на метр с гаком, к обитой войлоком стене. Психам никак без мягких стен. Тело в трансе не всегда сохраняет неподвижность, а от проломленного в реальности затылка не спасут никакие чудеса глюка.