— Я и не собиралась. Просто решила тебе показать. Баб, — я опустилась на колени в ногах старушки, — это ведь необычное плетение, да? — указывая пальцем на стенки корзины, спросила я. — И ткань совсем нездешняя — я бы даже сказала, в Будоражинске такой не найдешь.
— Что ты хочешь узнать? — интонация в ее словах была совсем не вопросительной. — Ягод для такого объема явно оказалось бы мало. Нашла я ее на крыльце — в разгар лета, и на улице, как назло, никого не оказалось. А внутри, вот в эту самую пеленку завернутая, сладко посапывала ты. Я пыталась отыскать ту, что решила подбросить тебя, но никто не откликался на мои крики о помощи. Город словно замер, знаешь? И я домой вернулась. А потом мы с Ваней все документы оформили.
— То есть ты хочешь сказать… — начала было я.
— Что эта корзина была твоим домом до того момента, как мы тебя удочерили, — кивнула бабуля.
Нет, я, конечно, знала, что не родная баб Зое и деду Ивану, но чтобы вот так…
— Я думала, меня из детдома взяли, — эмоции моим коньком никогда не были. Слишком сильной оказалась тяга к рассуждениям и логическим выводам.
— Мы ждали даже больше положенного срока, — раскрыла бабуля одну из тайн прошлого. — Время, знаешь, было такое…с запада ринулась новая культура, к которой сразу же стала приобщаться молодежь. Свободные нравы, дискотеки, желание быть как все…а потом, в положенный срок, дома ребенка пополнялись целыми партиями новорожденных. Мы — то с Ваней тогда подумали, что тебя просто до одного из них не донесли, вот и отправились к участковому. Тот — к заведующей детдома. Она посмотрела корзину, белье — ты еще в пинеточках была, ползуночках и рубашечке, добротной такой — и сказала, что, возможно, ребенка потеряли, но ей тебя определить некуда. Они подали объявления во все СМИ города, да только даже по истечении года никто так и не отозвался. Делали запросы какие — то — ты извини, я не сильно горазда на эту тему общаться, да и Ваня всем занимался в ту пору — но заведующая сразу сказала, что мест у нее нет и принимать тебя она не станет. Попросила, конечно, чтобы мы у себя тебя оставили. А нам что? Нам только в радость это было, Лей. А уж как два года минуло, да ты подросла, да говорить стала…Лей, мы уже не могли тебя отпустить. Естественно, наше желание все в поселке — тогда Будоражинск еще до города не разросся — поддержали горячо, подписи собрали на всякий случай. Но опека и не противилась — такие же ведь жители были, как и мы, видели, как мы к тебе относимся. Ну а потом… я не раз и не два ломала голову, как такого ребенка можно было на произвол судьбы оставить. Ты не болела вообще, Лейка, — бабушка на мгновение замолчала, — не вступала ни с кем в конфликты, охотно шла на общение, подросла, так вообще помощницей мне стала. И ваши эти опыты с Дениской — на вас все соседи только и делали, что умилялись. А я все думала, может, случилось что, что мать тебя под нашу дверь положила. Пока письмо мне одно не пришло.
— Какое письмо, баб? — насторожилась я.
— На мое имя, Лей. С реквизитами счета в банке — уже на твое. Там говорилось, что каждый месяц до твоего двадцатилетия будет присылаться определенная сумма на содержание, которой я должна пользоваться в твоих интересах. Подписи, естественно, не было. Был договор с банком, оформленный на меня. Не спрашивай, — бабуля подняла руку, — я не знаю, как эта женщина умудрилась мои данные найти. Я тогда так испугалась, что не решилась даже шагу в сторону нашего отделения сделать. А потом с Ваней посовещались и решили, что так все и оставим. Денег хватало — он на заводе работал, я с огорода урожаи неплохие выручала да с детьми в саду помогала — так что с самого твоего рождения счет лежал нетронутым. Мы хотели тебе рассказать, да все случая не представлялось. Ох… — бабуля схватилась за сердце.
— Баб, ты чего?! — встревожилась я, вскакивая с места. — Корвалола принести?
— Да нет, нормально все, — отмахнулась она, потерев грудь. — Сама накапаю. Ты прости, тяжело мне про это говорить, Лейка. До сих пор не могу понять, как…как так поступить можно было. Деньгами ведь не купишь любовь. Значит, следила она за тобой? Не могла же просто так на ветер сбережения бросать? А ты тут без родительской опеки росла…
— Баб, вы для меня получше всяких родителей были! — горячо возразила я. — Так что не надо мне тех, кто генами поделился. Родные — не те, кто на свет произвели, а те, кто человеком сделали.
— Ох… — бабуля со светлой улыбкой покачала головой, потом, дотянувшись, взъерошила волосы у меня на макушке. — Добрая ты моя душа, и в кого только такая уродилась?
— В тебя, баб, в тебя, — усмехнулась я. — В кого же еще?