Annotation
Детективный вестерн в Румынии 1877 года. Уже объявлена Русско-турецкая война, но до первого сражения остаётся ещё несколько недель. Болгарские беженцы, молдавский гайдук, таинственный стрелок Сволочь. Чего ж вам более, друзья? - "Вот она, местность сия. Белая степь, свалявшаяся под дождями, как травяной матрац. Придёт время - её взобьют кони размывающимися в мареве ногами..."
Поторак Леонид Михайлович
Поторак Леонид Михайлович
Прибытие поезда
Леонид Поторак
ПРИБЫТИЕ ПОЕЗДА
1.
Вот она, местность сия. Белая степь, свалявшаяся под дождями, как травяной матрац. Придёт время - её взобьют кони размывающимися в мареве ногами. Через степь бывает видно дымы с турецкой стороны. Белые известковые глыбы и жёлтые земляные насыпи, ещё не тронутые пулями, поросшие сурепицей, изрытые сусликами. Пуля выбьет из известняка облако мела, а в глину уйдёт чисто, оставив круглую норку, где после обоснуется чёрная с малиновым блеском надкрыльев степная жужелица.
(До турецкой стороны по карте сантиметра два. Один раз шагнуть пальцами, чтобы пройти весь маршрут обоза.)
Для немногих, кто выбирал дорогу через белую степь к Дунаю, на середине пути устроили колодец, который потом загубили. Часто говорили, что в колодце нашли человека, но как он туда попал, рассказать было некому.
Отец Василий - вот он сковыривает с иконостаса позолоту, руки его в чешуйках золотой кожи - придёт в эти края с юга и уедет дальше на север, лёжа поперёк седла.
С ножом отец Василий справлялся неумело; вместе с лёгкими хлопьями сусала в мешок падала стружка, добавляя те лишние доли, что однажды перевесили палку в руках Кэтэлина Пую, пыльного краснолицего гайдука - на его белых от пыли щеках пот рисовал багровые борозды. В овечьем жилете застряли высохшие ости ковыля.
В таком образе стоял Кэтэлин Пую у стойки в станционной корчме: без гайдуцкого кафтана, без сабли, в крестьянской рубахе и вытертом до пергамента пиджачке, в этом своём жилете поверх всего - точь в точь из прошлой половины века - бродяга, чудной, но нестрашный человек. Ему налили кислого домашнего вина, и Кэтэлин разом втянул его в усы. Время здесь шло не так, как в степи. Отца Василия не было, как и жужелиц в ещё не выбитых в земле норах. В ожидании поезда спали, курили, уставясь в часы, мяли от скуки сгибы газетных страниц. Дыхание, хруст бумаги. Слышно было ещё, как лошади во дворе переходят с места на место и влажно чихают.
В каплях вина и масла на столе отражались окна.
Потом он смёл рукавом осколки стакана, из которого пил, и оглядел станцию. Один лежит в дверях, вцепившись согнутыми пальцами в косяк, дальше - забившаяся в угол женщина, недавний курильщик, весь лёгший на засыпанный пеплом стол и прижавшийся к нему щекой, как на эшафоте, за ним у стены ещё двое мёртвых, свалившихся в обнимку с ружьями. Под окном шевелился, выдыхая непрерывный тонкий писк, подстреленный студент. Старик-обходчик застыл, сложив на коленях руки, и прямо у его сапог лежал четвёртый труп. Развороченная мягкой пулей спина в драном пехотном мундире. Из-под стойки выглядывал буфетчик с порезанным осколками лицом.
Кэтэлин притопнул; с носка сапога скатился раздавленный капсюль.
- Шли бы просто грабить, не начали бы со стрельбы. Это, - ствол револьвера устремлён в лоб того, что лежит в дверях, - Гицэ Бессарабец.
- Меня убили, - выдавил студент. Кэтэлин дёрнул щекой.
- Гицэ Бессарабец убивает, после берёт что хочет. Деньги берёт. Одежду всю берёт. Ему с мёртвого легче снять, - Кэтэлин сдвинул курок на полувзвод и прокрутил барабан, стряхивая остальные капсюли: тик-тик-тик. - Все понимают, что если бы не я...
- А-а...
- Закрой рот, мальчик, ты не умрёшь. У тебя только дырка в плече. Что я говорил? Вот урод... Когда я пришёл сюда, я только хотел выпить после дороги и дать отдохнуть коню.
Мужчина стёк со стола на скамью и дышал там, вытирая пепел со щеки. Кэтэлин снял со стойки уцелевшую бутылку. Положил её на бок, как короля в проигранной партии. Оторвал от стены длинную медную чеканку - ещё, кажется, тридцатых годов, бояре с трубками длиной в руку, цыганёнок с огнивом и собачки на подушках - и опустил серёдкой на мутный бок бутылки, навроде качелей.
- Но вот ривольвер, - он отчётливо выговаривал "и". - Ты, - Кэтэлин кивнул буфетчику, - ты видел, что мой ривольвер спас этих людей?
- Господь да сохранит вас, домнуле
- Цыц. - Кэтэлин опустил револьвер на конец медной доски, лежащей поперёк бутылки. - Три фунта железа сохранили жизнь четырёх мужчин и бабы. Если здесь, - палец, весь в чёрной пороховой саже, стучит по другому концу чеканки, задравшемуся в потолок, - наберётся столько же денег и золота, сколько весит ривольвер, я уйду и никого здесь не трону.
Темнота; муха села на нос; степь сквозь липкий камыш ресниц; удар прикладом по голове. Четверо всадников спешились и поднялись на крыльцо, оставив оглушённого монаха лежать на ступенях. Потом, когда всё уже было кончено, он очнулся, и лежал ещё минуту, не поднимая головы от досок. Его перевернули, и над собою монах увидел красное лицо Кэтэлина Пую, обрамлённое бледным небом. Повернулся набок и уставился в степь, и лежал так, пока не пришёл в себя. Вспомнил, что спал, что его ударили; вжал голову в плечи, боясь, что этот красный человек, нависший над ним, снова врежет прикладом. Но Кэтэлин уже привязывал к седлу ружья, завёрнутые в пехотный мундир, и под синей тканью показался вытертый до желтизны приклад - его спутать было нельзя, это он прилетел монаху в лоб, и, значит, этот человек не тот. А с тем, значит, вышло несчастье, если его ружьё вяжут к седлу с другими, собранными снопом.
Разобравшись с ружьями, Кэтэлин вернулся на крыльцо, приговаривая бездумно: так-то оно вот эдак, твою-то мать, чтоб это так-то вас всех туда... Потом сел на перила и принялся заряжать трофейный револьвер. Разглядел без интереса два других револьвера, один - русский, из новых, без труда открыл, закрыл и сунул за кушак, со вторым повозился, нашёл какой-то дивный рычажок, да так и не разобрался.
После, уже в следующем веке, в этой степи найдут ржавый ствол с вензелями и гравировкой, а прочие части револьвера сгинули безвестно. Брат Феодул раскидал их по сторонам, а шедший вскоре после того ливень надёжно укрыл детали грязью и пучками вырванной травы.
- Эй, - монах завозился на ступенях и сел, опираясь на руку. - Г-гайдук.
- Ты кто?
- Аз съм б-брат Ф!-ф-феодул, - сказал монах, осторожно садясь на корточки, - от манастира...
- Болгарин, значит, - гайдук поправил кошель с добычей, утёр лицо и вновь направился к коню. - Живи, брат Феодул, ты мне не нужен. Монаха обидеть - на всю жизнь удачи не иметь, - приговаривал он уже про себя, забираясь в седло. - Попа - другое дело, попы жадные, и за ними по пятам черти ходят...
- Говоришь чего, г-гайдук? - Феодул, оказывается, неплохо болтал по-румынски.
- Говорю, если чернеца обидеть, за тобой самим увяжется пара чертей, и будут шесть дней за тобой ходить, потому как шесть - число сатаны, - тут Кэтэлин громко сплюнул за плечо. - А седьмой день черти отвяжутся. Потому как - ну, ты сам знаешь. Но придёт полиция, и...
Брат Феодул подавился слюной и закашлялся, тараща на гайдука тёмные глаза.
- Гайдук! - крикнул он, когда Кэтэлин отъезжал. - Гайдук, с!-стой! П-п-подожди меня, г-гайдук, по-п-поговорим.