Дети стояли тесно друг к другу, но посреди их кучки пролегла ровная, никем не занятая межа. Как невидимое дерево упало. И пока отец Василий говорил что-то вроде "Господь не забудет вашего милосердия", Кэтэлин вглядывался в эту межу, недоумевая, что могло разделить их. А посмотрел на самих послушников - бывает же такое, что не замечаешь не то что очевидного, а вообще всего, и потом чувствуешь себя сумасшедшим; а это мысли, всегда выбиравшие верную колею, вдруг спутали поворот, обманувшись какими-то случайными знаками. Так вот, он посмотрел на послушников и поразился. С теми, что стояли справа, всё было понятно, но слева, отдельно...
- Это что же, - Кэтэлин поворошил пальцем густые усы и задумчиво констатировал. - Девочки.
И вот степь, уже совершенно потемневшая, и у костра стоят трое мужчин, шестеро мальчиков и пять девочек. И одежды толком не разглядеть, и на головах у всех похожие куколи, но заметно, чёрт возьми, даже лица - сколько позволяет рассмотреть бьющийся свет, и даже в этих несуразных мятых рясах что-то видно у тех, кто постарше.
- Девочки, - повторил он, переводя взгляд на мужскую половину. - О таком я что-то не слыхал.
- П-по-онятно, - согласился брат Феодул. - Д-два монастыря. Мужской и ж... ж! Женский. - Он сплюнул мошку. - Б-божья воля свела...
Кэтэлин стоял, держа на плече ружьё, и смотрел на детей. Потом надул щёки, шумно выдохнул:
- Ложитесь. Жратву, надеюсь, вы имеете. Потому что у меня нет.
- Имеем, имеем, - поспешно сказал Феодул, махнув куда-то в сторону коня. - П-пора идти?
- Спать, - гайдук сел, зажав ружьё между колен. - Куда в ночь-то. Утром выдвинемся.
Никто не решился с ним спорить.
4.
Отец Василий спал, устроив голову на мешках с золотом, завернувшись в серое шерстяное покрывало. Таких покрывал в монастыре была куча, а с собой взяли только тринадцать. Остальные, верно, пропадут. Посреди ночи он проснулся от холода, потом снова задремал и спал уже до утра. Утром он ударился затылком о землю, всхрапнул, заворочался, сказал "пух!" и открыл глаза. Мешки исчезли из-под головы. Впрочем, вот они уже объявились вновь, покачивающиеся в руках гайдука. Кэтэлин невозмутимо крепил оба мешка к седлу рядом с оружием. Скрываться и осторожничать гайдук точно не собирался. Сопел, топал, пёрхал и отдувался спросонья, ногтём трогал что-то на передних зубах, так что слышно было за версту.
Дети уже начали просыпаться. Пялились на Кэтэлина, ничего не соображая.
- Что?.. - открыл глаза брат Феодул. - К-к-к-к!-к? Т-ты п-п... - с утра он был как немой. - Т-т-т...
Кэтэлин что-то разжевал и сплюнул. Он был уже верхом.
- Север - там, - он махнул рукой в степь. - Хотите выжить - ни с кем в пути не разговаривайте, ни на кого долго не смотрите. Идите прямо к какому-нибудь селу.
- Подожди, эй, мы же ещё... - отец Василий сел, и понял, что в лицо ему смотрит восьмиугольник револьверного дула.
- Не шевелись, батюшка, - посоветовал Кэтэлин. - Взять с вас нечего, может, доберётесь. Друм бун
Гайдук хлопнул коня по шее и негромко свистнул. Конь повёл ухом и тронулся с места. Кэтэлин не торопил его, так и удалялся - не оглядываясь и не прознеся больше ни слова.
- К-к-ак же! - брат Феодул вскочил и замахал руками (а дети лежали, глядя во все глаза). - Т-ты говорил! Т-т-ты с-сказал, что м-м-м! Что м-монаха не!
Кэтэлин не ответил, только просунул под мышкой ствол револьвера. Монах осёкся. Отец Василий смотрел на него, медленно кивая, словно говорил: а чего ты, собственно, ждал? Тут уже и дети поднялись и уставились вслед Кэтэлину.
(Середина весны 1877 года. Солнце жарит днём, как в июле.
На платформах под брезентовым пологом бьются друг о друга части разобранных катеров. Если слушать дольше минуты, можно выучить порядок, в котором сталкиваются отдельные детали; их песню. Во-сем-над-цать семьдесят семь. Во-сем-над-цать семьдесят семь. И несколько тощих фигурок в чёрно-сером рванье лежат в траве у самых рельсов, невидимые из окон. А может быть, видимые, но принятые за тряпки или мёртвых ворон, или куски брезента. Кто знает. Это случится позже. С точки зрения отца Василия и иже с ним, разумеется. Хотя отец Василий этого и не увидит, он будет висеть поперёк седла, глядя, как движутся под ним трава и лошадиные ноги).
Ничего, кроме золота, Кэтэлин не взял. Монахам остались шерстяные простыни, мешки с продовольствием и конь.
5.
Через несколько минут его догнали. Гайдук оглянулся - на изрядном уже расстоянии виднелись чёрные рясы. А прямо к нему двигалась удивительная компания. Верхом на рыжем коне - том самом, украденном вчера со станции и привёзшем в степь брата Феодула - скакала девочка. Да как скакала, доамне фереште
Они остановились перед Кэтэлином. Тот, что бежал за конём, свалился и принялся кашлять и утирать пот. Хилые были эти монахи, негодные для степных путешествий.
Девочка встряхнулась, освобождаясь из объятий спутника.
- Ай небунит, фато? - удивился Кэтэлин.
Девочка смотрела на него.
- Врай сы ти ущигэ? Тьфу, ты ж болгарка. Тебя что, пристрелить?
Она всё смотрела, набираясь смелости. Бледная, худая, то там, то сям веснушки, нос маленький - ну жалостливое такое лицо, как раз подходит для христовой невесты. Да они, если вдуматься, все как-то так неприметно и выглядят. Вот глаза у неё были стрёмные. Здоровые, как блюдца. Ненормально большие глаза на простеньком в общем-то личике.
- Пожалуйста, господин гайдук. Подождите минуту.
- Щи врай?
- Золото уже ваше, - сказала девочка. - А ещё у вас оружие. Вы же видите, у вас всё есть. Как вас зовут?
- Кэтэлин, - мрачно сказал Кэтэлин.
- Видите, Кэтэлин, у нас нет ничего. Угрожать мы вам не можем, предложить тоже больше нечего. И вы, конечно, можете оставить нас в поле, а сами ехать, куда вам захочется.
- Вот это в точку. Н-но!
Она не отставала, ехала вровень.
- Всё-таки пристрелить, - вздохнул Кэтэлин. (А девочке бы подрасти, была бы очень даже заманчивая краля. Ну, если не глядеть на глаза. Уродилась же... Опять же, говорят, с монашкой согрешишь, с другой бабой будет неудача. Кэтэлин в это верил).
- Простите нас, - голос тонкий, совсем детский. - Я не буду ехать с вами. Только дайте сказать. Вы едете на север, мы...
- Я не еду на север.
- Кэтэлин, на юге турки, а по сторонам только степь. Вы едете на север, потому что другой дороги тут нет, - (Кэтэлин смотрел на неё тяжёлым взглядом). - Мы тоже идём на север. Нам, конечно, очень хочется, чтобы вы нам помогли, но все уже поняли, что вы этого не хотите. Только почему вы отказываетесь от попутчиков? Чем мы вам помешаем?
- Чем - вы - мне - помешаете?
- Мы же монастырские, безобидные люди. А вы едете через такие места, где, мне рассказывали, могут случиться дурные вещи. А с монахов, вы же сказали, нет спросу. Позвольте идти с вами. Потому что сейчас вам это всё равно, а потом может пригодиться.
- Что у тебя с глазами?
- Послушайте... Нам очень хочется выжить. Поэтому мы бежим - потому что не хотим, чтобы нас убили. Вы хотите на север. Мы хотим к русским. Наше золото уже у вас, - (оба мальчика так и не издали ни звука, разве что громко дышали от напряжения). - Если мы начнём вам мешать, или с нами станет опасно, или просто надоест - оставьте нас. Я же знаю, с вами нельзя спорить. - (три пары глаз: карие, синие-огромные, синие-простые). - Просто мы хотим жить, и вы можете нас использовать. Можете спрятаться! У нас есть запасная ряса. Большая! Две! - (Кэтэлин почесал красную щёку и пришпорил коня). - И мы не будем ничего просить! И можем помогать. И не устанем! Можете с нами не разговаривать. Но мы же для вас не опасны, мы можем просто идти одной дорогой. Кэтэлин!