- Ее действительно звали Шарон?
- Ее действительно зовут Шарон, - отвечает Изольда.
- А тебя действительно зовут Давидом?
- Да. Это так важно? - спрашивает Давид.
- Нет, - шепчет Симон. - Важнее, любишь ли ты ее, а она - тебя.
- Успокойся, Сим-Сим! Тебя я тоже люблю! - Изольда обвивает его шею руками, прижимается всем телом.
Она совершенно обнажена, и все тело ее в чужой крови, но это почему-то совсем не шокирует, и теперь уже Давид стоит рядом и тянется, тянется вверх, привстав на цыпочки.
Смена караула - торжественно, помпезно.
Смена лидера - сурово, по-спортивному.
Смена партнера - пошлятина, бытовуха...
А на самом деле? Очень странное ощущение: они все трое любят друг друга.
- Что делают с телами Посвященных после того, как души покидают их? поинтересовался Симон.
- Ничего особенного. Хоронят, как обычных людей. Шарон похороним мы. У нее не было родственников в этом историческом периоде. У нее здесь никого не было. Даже ваша жандармерия не станет ее искать. Пошли.
Они вдвоем отнесли на первый этаж завернутое в простыню тело и вышли через заднюю дверь в прохладную темноту сада. Под сосной, рядом с прислоненной лестницей, стояли две лопаты. Симон мучительно вспоминал, были они здесь, когда он только еще лез наверх, или... нет, не вспомнить.
- А где все остальные? - встрепенулся он, когда уже начали копать.
- Ты приказал им отправляться в город в распоряжение Котова и Хачикяна.
Он ожидал чего-то подобного. После трех выстрелов в окно из памяти выпали целые куски событий. Мир вообще рассыпался на осколки, Симон пытался собрать их, но всё катастрофически не сходилось из-за отдельных утраченных фрагментов. Что было раньше, что позже - спрашивать бессмысленно. Как приклеишь, так и будет...
- А вот теперь я хочу выпить! - неожиданно заявил Давид и попросил Изольду: - Анна, налей нам водки.
Водка была плохая, и это было хорошо. Хотелось почему-то именно такой - жесткой, гнусной, дерущей горло, с противным привкусом. И в голове мгновенно прояснело, как будто не водки выпил, а хэдейкина с похмелья.
Симон зажмурился, а когда открыл глаза, оказался в залитом солнечными лучами фешенебельном номере отеля. Подошел к окну, выглянул на улицу. Ага, Метрополия, "Балчуг", а вон и древний Московский Кремль: сладкие красно-коричневые, как коврижка, стены, орлы на башнях леденцовыми петушками, сахарно-конфетная россыпь соборов, Иван Великий - кофейник без носика с золотой крышечкой, и плывет из-за реки с детства памятный чарующий запах - кондитерский дурман "Красного Октября". Это любимое народом название не поменяли не только в девяносто первом, но и в две тысячи шестом.
Симон вдруг вспомнил: их привезли из аэропорта на лучшем автомобиле из гаражей Его Величества - на уникальном двенадцатиметровом сверхскоростном "росиче-императоре особом". Что было до аэропорта, Симон забыл напрочь, да только теперь это уже не беспокоило его.
И тут зазвонил телефон. Кто говорит? Нет, не слон.
Это был Дягилев.
- Докладывайте, капитан, - солидно, на публику произнес Грай.
Мол, видите, пока мы тут ерундой занимаемся, мои люди работают и исправно передают начальству информацию. И не осы какие-нибудь, а родная криминальная жандармерия.
- Господин штабс-капитан, вчера ночью, в самом центре, прямо на Ханзаплатц мы задержали тех троих на красном спортивном "опеле". Гражданин Лотошин Леонид Сергеевич, он же известный авторитет по кличке Ланселот, получил огнестрельное ранение еще в Раушене и находился в тяжелом состоянии. Сами стрелявшие оказали ему первую помощь, вкололи что-то и собирались лететь в Метрополию, но я распорядился отправить пострадавшего в городскую больницу, тем более что он житель Кенигсберга. А сегодня утром пациент из больницы пропал......
Память постепенно восстанавливалась. Он вспомнил минувший день.
Клара. Она приехала вместе с Мугамо в Кенигсберг, не застала Симона дома, а кого-то, то ли Бжегуня, то ли Гацаурию угораздило сказать девушке, что батя ее на опасном задании. В общем, молодые всю ночь не спали в своем номере "люкс" в отеле, Мугамо пытался утешать жену общепринятым способом, но всполошенная тревогой за папочку Клара явно была не способна к ответным чувствам, что легко читалось по хмурому наутро лицу абиссинца.
Симон в тот час был еще не слишком пьян и с дочерью поговорил вполне содержательно: об учебе, о матери, о религиозных заморочках всех его африканских родственников, а главное - о "Заговоре Посвященных". Он надеялся хотя бы узнать, откуда взялся тот экземпляр, но Кларочка (вот умница!) захватила книгу с собой.
- Ты что, папахен, я ж тебе и привезла. Я уже знаю про всю эту вашу пургу и про то, что ты теперь Посвященный.
- Откуда? - удивился Симон.
- От верблюда! Мугамо тоже из ваших. Он-то и притащил мне эту книжку. Сказал тогда: "Прочти и сожги. Это грех - хранить такие книги". А я прочла и сохранила. Помнишь, зачитывала тебе цитаты? А теперь и Мугамо доволен, что книжка цела...
В самолете он стал читать "Заговор Посвященных". И за час с небольшим, потягивая сухое "мартини", проглотил полкниги. Как это возможно? Впрочем, он же теперь не просто человек. Да и чего не сделаешь после стакана?
Там было очень подробно обо всей жизни Давида. От детства до гибели. А сам Давид сидел рядом и, заглядывая через плечо, бегал глазами по тем же строчкам.
- Кто это написал? - спросил Симон.
- Не знаю, - сказал Давид. - Даже гений не способен ответить на неправильно поставленный вопрос.
- Что ты имеешь в виду? - не понял Симон.
- Это не книга, а какой-то хитрый прибор. Скажи, о ком ты сейчас читаешь?