Ничего такого он не обещал ей, вообще ничего не обещал, но... В который раз за сегодня он принимал решение, противоречащее всем правилам, всем законам, всем доводам разума. Но уж играть в эту игру, так до конца.
- Хорошо, - сказал он, - едем ко мне домой.
Возле машины вертелся мелкий неопрятный мужичок из породы уличных попрошаек. Симон таких терпеть не мог и, хотя регулярная борьба с ними была не его профилем, старался при малейшей возможности закатывать бродяг под арест и приставлять к ним какого-нибудь рьяного молодого сержанта для наиболее эффективного промывания мозгов. Сейчас ему было явно не до этого и, услышав омерзительно жалобное: "Господин, подайте несчастному!", Симон чуть не отпихнул бродяжку ногой. Но когда они с Изольдой сели в машину, неумытая рожа придвинулась почти вплотную и шепнула:
- Вас ищет Лэн.
Симон поглядел укоризненно: мол, чего сразу не сказал. Бродяжка улыбнулся: конспирация. Молодец, похвалил Симон, заканчивая этот разговор одними глазами.
А мужичонка уже гундосил снова:
- Подайте, господин, подайте несчастному...
Симон пошарил в кармане и протянул ему два пятиалтынных серебром.
- Не надирайся только, употреби во благо, - посоветовал он на прощание и дал по газам.
- Куда мы едем? - встрепенулась вдруг Изольда.
- Так ведь ко мне домой, - недоуменно оглянулся на нее Симон.
- Нет, я спрашиваю, где это.
- Адлервег, у самой кольцевой.
Ответ вполне устроил ее, но когда у поворота на Фритценервег он помигал, а потом, спохватившись, взял влево и двинул дальше по Замиттер-аллее, Изольда снова испуганно спросила:
- Почему мы здесь не повернули?
- Потому что на Хоффман-штрассе опять чего-то роют и надо пилить в объезд по Друмман и Швальбенвег. Ты хорошо знаешь город?
- Я вообще его не знаю. Я здесь первый раз.
Это был ответ, достойный ее белокурой шевелюры и нелепой попытки суицида.
- Да ты откуда, Изольда? Может быть, ты пришла прямо из древней легенды, и суровые скалы Корнуолла милее твоему сердцу, чем песчаные обрывы Янтарного берега? ("Во завернул! - сам себя не узнал Симон. - Не иначе влюбился. Седина в бороду - бес в ребро".)
А Изольда вдруг оттаяла, улыбнулась как старому знакомому и ответила:
- Типа того. Я из Москвы.
Странно. Ведь ей было не больше двадцати. Молодежь так не говорила сегодня. Сказала бы "из Метрополии" или в крайнем случае (есть чудаки, которые не любят этого слова) - "из Большой Столицы". Точно так же никто не скажет "Санкт-Петербург" - скажут "Питер" или "Малая Столица". Чудно.
- Все это случилось так нежданно, - произнесла вдруг Изольда.
- Что именно? - поинтересовался Симон.
Но она не ответила, а продолжала говорить свое, и Симон вдруг понял, что девушка читает стихи.
Все это случилось так нежданно!
Вечерело. Около шести
Старенькая сгорбленная Ханна
Собралась зачем-то в лес пойти...
"До чего же чудное стихотворение!" - думал Симон, ощущая себя уже где-то совсем не здесь, а в далеком странном мире сумрачных лесов, согбенных старух и скрипучих калиток, в мире, где на дорожку пили не рюмку водки, а настойку девясила...
...И скакала бабушка-колдунья
По болоту прямо босиком.
Все это случилось в полнолунье.
Всюду сильно пахло васильком.
"Во Франции венки из васильков кладут на могилы погибших солдат", вспомнилось вдруг Симону, он только плохо представлял себе, какой у василька запах.
- Кто это сочинил? - поинтересовался Грай, с трудом возвращаясь к реальности.
- Не знаю, - рассеянно отозвалась Изольда. - Наверно, я...
А возле его дома было совсем пусто, и в подъезде им никто не встретился. Почему-то это порадовало, хотя мнение соседей о его личной жизни уже давно не волновало Симона. Однако Изольда... Это был особый случай. Не просто девушка, а некое явление, и оно сильно, очень сильно выламывалось за рамки всего, что полагается называть личной жизнью.
Перед подъездом девушка еще раз подтвердила свою неординарность, неожиданно войдя в глубокий ступор, словно ее привезли совсем не туда, куда обещали.
- Ты здесь живешь? - спросила она, явно не в силах тронуться с места.
- Да, - ответил он просто.
Что еще он мог ей ответить? Снова шутить?
- Не может быть.
- Чего не может быть?
- Не может быть. Адлервег. Adler Weg... That's means 'Eagle Road'... Иглроуд... Не может быть! Путь орла...
- Плохой перевод, - заметил Симон. - Какой, к черту, путь орла просто орлиная дорога, дорога орлов, если угодно.
Изольда посмотрела на него непонимающе, словно только что проснулась. Она говорила сама с собой об одних лишь ей понятных предметах, и его замечание было тут совершенно неуместно.
Зато они сумели все-таки преодолеть дверь в подъезд.
- Какой этаж? - спросила Изольда.
- Четвертый.
- Пошли пешком. Терпеть не могу лифтов.
Ну вот, еще и клаустрофобия в придачу. Что там у нас до этого было? Депрессия, страх одиночества, навязчивые идеи, мания преследования... Славный букет. Впрочем, клаустрофобия как раз кстати. Кровь, конечно, уже вытерли, но все равно ехать в той самой кабине, где сегодня утром случилось столь жуткое злодеяние, было бы неприятно даже закаленному штабс-капитану Граю. Ну и денек!
Войдя в квартиру, Изольда, не наклоняясь, нога об ногу, сняла туфли и, не дожидаясь приглашения, прошла в комнату. Туфли у нее тоже были необычные, Симон еще на мосту обратил внимание: изящный легкий верх из белых кожаных ремешков с золотой ниткой и массивные слоноподобные подошвы из сорботана. Мода на такой дизайн прошла года полтора назад, и сегодня сорботановые подметки пользовались популярностью лишь у спортсменов да у хулиганов, уличных воришек - чтобы от жандармов убегать удобнее было.
Изольда сидела с ногами на диване как затравленный дикий зверек и в продолжение этой аналогии смешно вертела в руках диск универсального пульта - ни дать ни взять мартышка и очки! Наконец ей удалось пробудить к жизни телевизор, правда, по выражению легкого изумления на лице белокурой подруги Симон догадался, что она ожидала какого-то другого эффекта. Может быть, музыку хотела включить или компьютер.
Шла программа местных новостей. Об убийстве на Адлервег, к счастью, ни слова, наверное, уже сказали раньше. Не хотелось сейчас об убийстве. Хотелось только выпить, обязательно выпить, отогреть эту девочку, привести ее в чувство, умыть, раздеть и ни о чем не спрашивать.