Вся эта информация показалась Симону ужасно несерьезной, почти смешной, так и хотелось добавить что-нибудь вроде: "А еще семь соплей в правое ухо и семь пинков под левую ягодицу". Но он сдержался, а зацепился лишь за одну деталь в первом способе:
- А разве древние знали, что такое пуля?
Старик широко улыбнулся. Было видно, что вопрос очень понравился ему.
- Конечно, знали. Ты забываешь, друг мой, мы говорим о Посвященных. Мы говорим о тех Посвященных, которые были творцами Высшего Закона. Само понятие "время" - для них этакая милая и очень гибкая абстракция!
Симон закрыл глаза и потер их кулаками, словно хотел проснуться, но это было просто от усталости.
- Думаю, достаточно на сегодня, - совершенно в тон Владыке Урусу произнес чей-то новый голос.
В трех шагах перед Симоном стоял весь в черном, как британский констебль, только без знаков различия, молодой человек приятной наружности, необычайно похожий на Великого Князя Федора Константиновича - не хватало разве бороды, эполет да благородного блеска в синих глазах. Урус болезненно скривился и теперь молча глядел на вошедшего, а Симон, впадая в панику, пытался сообразить лихорадочно, как же, как же он вошел так: и быстро и незаметно.
- Действительно, хватит, - продолжал говорить похожий на Великого Князя, - вы уже и так превратили прокрустово ложе Высшего Закона в какое-то подобие безразмерного презерватива. Но уверяю вас, Владыка, презервативы тоже лопаются, если слишком долго надувать их. "Главная Заповедь, Главная Заповедь!" Вы демагоги цвета неба. Нет главных заповедей, есть Высший Закон - и точка. Это вредоносные толкователи придумали, будто перебежчики хуже трепачей. На самом деле с перебежчиками можно и нужно работать, а с трепачами всегда был разговор короткий - к стенке! Вот так-то, Владыка Урус. Окопались тут, сыплете с прогнивших трибун витиеватыми словесами, а на самом-то деле элементарно прохлопали утечку информации, и теперь, когда все покатилось к едрене-фене, вместо того чтобы нормально провести зачистку...
- Помолчи, - вдруг тихо оборвал его Урус. - Ратуешь за полное неразглашение, а сам?
- Из того, что я тут наговорил, этот жандарм не понял и десятой доли, ты же ему устроил ликбез - уже добрый час разжевываешь все, начиная с азов. Сравнил жопу с пальцем!
- Да, разжевываю, - еще тише проговорил Урус, - поскольку считаю, что он - это возможный Номер Три.
- Вот как? - удивленно-растерянно и как-то очень гаденько улыбнулся человек в черном. - Есть основания?
- Есть.
- Ладно, - сказал совсем уже попритухший "великий князь" в черном. Все равно на сегодня хватит. Стало быть, ты намерен пока его отсюда выпустить?
- О, высшая мудрость, как ты меня утомил, Шагор!
Странно прозвучало это имя, произнесенное до того, как показалось Симону, в каком-то исторически-каноническом аспекте. Жандарм Грай уже решительно ничего не понимал, но очень напрягался, чтобы поточнее запомнить и потом на досуге хорошенько обдумать все.
- Ладно, не хнычь, - ворчал Шагор. - У всех свои слабости. Ты приводишь в Дом много лишних людей, а я привык задавать много лишних вопросов. Достать ключ от второй двери?
- Нет, - язвительно улыбнулся Урус, - попробуй открыть ее глазами.
- Дурацкие у тебя шутки, - обиделся почему-то Шагор, - я просто думал, ты проведешь его прежней дорогой.
- Что?! Ты сам-то разве всерьез говоришь?
- А что такого? Номер Три - так Номер Три. Заодно бы и проверил.
- Сволочь, - прошипел, не сдержавшись Урус. - Доставай ключ.
И пока черный Шагор, напрочь утративший в глазах Симона все свое великокняжеское благообразие, возился с кодами на сейфовой дверце в стене, Старик Урус, усталый, осунувшийся, словно постаревший вдруг на несколько лет за этот час, неожиданно повернулся к Симону и сказал:
- Вот что, друг мой, я, кажется, понял, кто такая эта твоя Изольда. Она действительно из наших. Ее настоящее имя Анна, но это пока все, что я могу сообщить. Поезжай-ка в Раушен. И... удачи тебе!
А после, очевидно, с помощью вышеупомянутого ключа в дальнем конце офиса с довольно громким шипением разверзлась стена. (Симон поклялся бы чем угодно, что не слышал этого звука, когда появился Шагор.) В образовавшемся провале было очень темно, и оттуда пахнуло сыростью. Дополнительных инструкций не последовало, поэтому Симон забрал свой диктофон и шагнул во мрак. С тем же шепением массивные плиты за его спиной сомкнулись, и, потрогав пальцами шершавый бетон, он так и не сумел обнаружить стык. Когда глаза пообвыкли немного, стал заметен слабый свет впереди слева. Метров через пятьдесят туннель поворачивал на девяносто градусов, а дальше, уже совсем близко, виднелся грязноватый бурьян и даже кусочек неба, исчирканный дождиком. И пока Симон покрывал расстояние в каких-нибудь двадцать тридцать шагов, старательно уворачиваясь от обязательных в таком уютном месте кучек дерьма разной степени давности, он успел подготовиться морально и практически к десятку самых безумных вариантов дальнейшего развертывания сюжета. Допустим, его там ждут: свои, бандиты, КГБ, британская разведка, разумные баклажаны с Тау Кита... Допустим, он окажется: в другом конце города, в другой стране, на другой планете... Допустим, прошло очень много времени: сутки, месяц, тысяча лет... Допустим.
Он вышел на берег Прегеля примерно в полукилометре от Обкома. Далековато? Да нет, нормально. Никто не встречал его, кроме двух бездомных собак. С неба сыпался мелкий противный дождик, а электронное табло на Торговом центре высвечивало время и дату, в точности совпадающие с показаниями часов на его руке.
- Отставить чудеса и сказки! - сказал себе Симон тихо.
Потом подумал: "На сборы и звонки достаточно будет минут сорок. На дорогу - полчаса. Вперед, поручик! Или все-таки штабс-капитан?"
Глава восьмая
БЭТЭЭР У РАЗВИЛКИ
Раушен... Р-ра-а-аушн - это шипит морская пена, это волна перекатывает мелкие камешки, это ветер шумит в листве над высоким берегом, и с лохматых обнажившихся корней вниз по крутому склону шурша осыпается песок, падает целыми пластами... А "rauschen" и означает по-немецки - шуметь, журчать, шелестеть. Какое точное слово! Когда-то в юности он прочел у Хемингуэя, что из всех слов "смерть" на разных языках самое мертвое - это немецкое "tod". Во всех известных Симону языках не было более шелестящего слова, чем "раушен". Какой точный язык! А "rausch", кстати, означает опьянение, хмель, а еще - упоение, страстную увлеченность чем-то. И такое было у него в Раушене. Было. И может быть, снова ждет. Нет, не пьянка, выпил он за минувшие два дня по меньшей мере двухнедельную норму, так что лучше теперь воздержаться. А предчувствовал, что ждет его как раз упоение, упоение тайной и страстью.