Он спросил меня, что мне угодно. Я ему ответил, что мне срочно нужно поговорить с синьором Кабеллабурна.
Тогда он сказал мне, что это трудно сделать, так как синьор находится в Соединенных Штатах Америки уже десятый день и вернется он не раньше конца месяца.
Так как я немного растерялся, слуга спросил, не из полиции ли я. Только такой старый раб, как он, может так хорошо распознать социальное положение парня. Несмотря на мой французский акцент, он унюхал, кто я такой, этот протиральщик ковров.
Я принял удивленный вид.
– Из полиции, мой боже! – воскликнул я. – Фатально! Прийти из-за убийства шофера в частный дворец и зацапать шикарную туринскую курочку! Ведь я думаю, мадам Кабеллабурна здесь, а?
Я изобразил на своем загримированном лице улыбку, способную растопить Монблан.
Он колебался.
– Синьора еще в своей комнате. Как о вас доложить?
– Вы ведь слышали о Сан-Антонио, не так ли? Вы ведь знаете, какое у него чутье? Скажите синьоре, что я пришел от ее друга Донато, – проговорил я с редким апломбом.
Он нахмурил брови еще больше, так, что они составили прямую линию. Потом указал мне на банкетку, покрытую шкурой пантеры, и исчез.
Я чувствовал, что побледнел до колен, мои дорогие. Вы представляете себе: проникнуть в частный дворец, да еще наврать одной из самых замечательных дам Пьемонта.
Время, казалось, текло бесконечно медленно. Наконец мой протиральщик ковров вернулся.
– Пожалуйста, следуйте за мной! – предложил он слегка смягчившимся голосом.
Вы понимаете всю важность происходящего, мои дорогие? Раз синьора соглашается принять неизвестного, который представился ей приятелем Донато, значит, она знакома с Донато. Интересно, скажу я вам.
Лакей подвел меня к лестнице из белого мрамора, по сравнению с которой лестница в опере казалась дешевкой.
Мы поднялись по ней и вошли в широкий коридор, устланный персидскими коврами. Стены были обтянуты белым бархатом с вышивкой из золота. Роскошь!
Мой ментор провел меня в будуар, в котором можно было делать все что угодно, но только не сердиться на бедность обстановки. Стены были покрыты шведской кожей. Кажется, в Италии это стоит дорого, так как привозить ее приходится издалека!
Мебель была английская, в стиле «регент». Я уселся в кресло и стал ждать дальнейших событий.
В воздухе веял тонкий аромат духов, и меня обволакивала успокаивающая теплота. На стенах висели картины Пикассо, Сагана и Бутони розового цвета.
Тяжелая, обитая железом дверь бесшумно отворилась, и ваш дружок Сан-Антонио совсем ошалел! Вы уж меня простите за выражение, дети мои.
Даже в Италии такого каждый день не увидишь.
Представьте себе особу лет тридцати пяти (на которые она не выглядела), сложенную как Венера в молодости. Эта куколка была блондинкой, вернее, ее волосы были белокуры белокуростью итальянок, у которых волосы не были темными, с большими черными глазами, длинными ресницами, с кожей цвета охры, с губами, созданными, чтобы говорить «ты», и длинными ногами американской кинозвезды.
Какое необыкновенное зрелище! На даме было белое шелковое дезабилье, схваченное на поясе золотым шнурком.
Когда она шла, ее одежда немного распахивалась, приоткрывая выше колен ее феноменальные ноги.
Она привыкла производить эффект. Я это понял потому, что она дала мне несколько секунд, чтобы я успел прийти в себя, прежде чем спросила голосом, который привел меня в неописуемое волнение:
– Кто вы такой?
– Мое имя вам ничего не скажет, – пролепетал этот бедный кретин Сан-Антонио.
– Это не основание для того, чтобы скрывать его от меня, – заметила восхитительная дама.
Разве тут не скажешь? Ошибки нет, я нахожусь в высшем свете. Мне нужно было надеть перчатки цвета свежесбитого масла шапокляк.
– Меня зовут Бенвенутто Челлини, – ответил я.
– И что вы хотите?
– Я пришел от Донато.
– Какого Донато?
– Того, который выступает в цирке, – ответил я и стал пунцовым.
Внезапно между глаз у меня появилась складка.
– Я не понимаю.
– Вы слышали о цирке Барнаби? – спросил я, очаровательно улыбаясь.
– У меня имеются большие основания для этого, потому что мой бедный шофер был заколот сегодня ночью именно возле этого бродячего балагана.
Я проглотил слова «бродячий балаган» и продолжал:
– Именно по поводу этой драмы я и пришел. Донато и его друг очень обеспокоены. Они сами не могут непосредственно войти с вами в контакт и поручили мне попросить вас прийти повидать их сегодня вечером после представления на пустыре за площадью.