– Чем же тебе так противна эта мысль?
Голос психа звучит ровно, но я дрожу, улавливая его злость, как дельфин – ультразвук. Злость и… заинтересованность.
– Я не знаю, как нам будет вместе. Дети не должны рождаться в несчастливых семьях.
Оговорка про семью тоже неслучайна. Я осознанно употребляю те слова, которые он хочет услышать. И, похоже, это работает.
– Нам будет хорошо.
– Что ж, значит, у тебя будет шанс меня переубедить, – пожимаю плечами и отшатываюсь, потому что меня натуральным образом сносит исходящей от него волной. О, черт. Кажется, я, сама того не осознавая, бросила сопляку вызов. И он не был бы собой, если бы тут же его не принял. От его хищной улыбки хочется спрятаться под столом.
– Завтра. Ты переедешь ко мне завтра.
Да? Я перееду? Боже!
– Виктор, наверное, крутится в гробу.
– Можем заехать в крематорий, убедиться, – смеется мой ходячий кошмар.
– Фу, какой ужас. Не шути так, – передергивает меня.
Кирилл мажет по мне задумчивым взглядом и подзывает официанта, чтобы расплатиться. Есть нечто, отличающее людей, выросших в достатке, от всех других. Некая свободная манера держаться, где бы они ни были, и чем бы ни занимались, идущая от уверенности, что тебе везде рады. От них исходит совершенно особенная, специфическая аура, которая неизбежно зачаровывает и манит. Трясу головой.
– Как скажешь.
Кир оплачивает картой счет и встает, чтобы помочь мне выйти из-за стола. Отодвигает стул. Чувствую, как от такого внимания у меня розовеют щеки. Легкий ветерок, колышущий шторы и язычки горящих свечей, ничуть не спасает. Жар распространяется по телу, лижет языками пламени грудь, опоясывает огненным кольцом низ живота.
– Кир, а ты не думал переехать? – интересуюсь я, чтобы скрыть собственное смятение.
– Думал. Но не уверен, что сейчас для этого подходящее время. В жизни Арины и так слишком много изменений. А что?
Поверить в то, что Кирилла заботят проблемы моей дочери, практически нереально. Но сколько ни пытаюсь, я не могу найти его поступкам другого объяснения.
– А тебя не смущает, что ты будешь жить со мной в отцовском доме?
– Напротив. Меня это заводит.
– Кир! – ахаю, застыв перед распахнутой дверью.
– Только не говори, что ты не хотела бы таким образом втоптать его память в грязь.
Это ужасно, но за все, что Виктор со мною сделал, я… Да, черт его дери! Да! Я бы хотела. Отвожу взгляд и проскальзываю на пассажирское сиденье. Кирилл захлопывает за мной дверь и устраивается за рулем.
– Я не буду извиняться за свои чувства.
– А я тебя разве прошу?
– Нет. Но ты ведь не только отца винишь в разлуке с дочерью.
Он прав. Его я виню тоже, сколько ни пытаюсь себя убедить в том, что с мальчишки его возраста спрос был невелик.
– Слушай, Кирилл, а почему ты не съехал раньше? Я читала, что твой стартап взлетел. Наверняка финансово от отца ты не зависишь.
– Я уже отвечал на этот вопрос. Ты невнимательна.
– Да?
– Как бы я оставил Арину?
Сказать, что я шокирована – ничего не сказать. Он натворил дел и, расхлебывая это, вписался за мою дочку? Разве так себя ведут эмоциональные инвалиды? На момент развода Арине был всего годик.
– Может, ты еще и нашим встречам способствовал? – подозрительно интересуюсь я, разглядывая лицо Кирилла.
– Может, – улыбается криво, не подтверждая мою догадку, но и не опровергая ее. И именно этим, как ни странно, заставляя присмотреться к нему повнимательнее.
– Постой, Кир. Что, правда? Это ты его упросил?
После того, как меня лишили родительских прав, Виктор запретил мне встречаться с Аришей. Полгода… невыносимых, невозможных полгода я не видела свою дочь вовсе. Я просила, я умоляла, я у Воржева валялась в ногах, выпрашивая разрешение встретиться с ней хоть на минутку, но тот был непреклонен. А спустя семь месяцев он вдруг сам мне позвонил. И равнодушным голосом поставил меня перед фактом, что я могу видеть Арину по понедельникам. С трех до пяти.
– Мои просьбы на него не действовали, Аня. Впрочем, не буду скрывать, что вашим встречам с Аришей я все-таки поспособствовал.
– Каким образом?
– Заставил одного психиатра убедить отца в том, что у Арины эмоциональные проблемы из-за вашего расставания.
Холодная улыбка, которой Кирилл заканчивает свою речь, пускает вскачь россыпь мурашек по моему покрытому испариной позвоночнику.