Тоже мне пират!
— Не хочу! Да, и что я скажу папе? Папочка, меня трахнул твой друг, но это ничего, потому что он подарил мне свою машину! — кричала я, начиная плакать, — Ты всё мне испортил! Всю жизнь запорол! У меня были свои мечты и планы, но их разбили!
— Скажи чего ты хочешь, да? — взмолился Алфи, — Хочешь, я женюсь на тебе, а?
— Фу! Замолчи! — меня затошнило, — Я лучше в крови захлебнусь, чем проведу жизнь с тобой!
Осознание происшествия стало немного-немного доходить до меня.
Я надавила сильнее. Алфи не шелохнулся.
— Что я могу сделать, чтобы ты прекратила издевательства надо мной и собой?! То, что ты прикончишь себя, ничего не решит! Разобьёшь сердце отцу, тётке и мне, блять!
— У тебя нет сердца! — гавкнула я ему в ответ, — Ты сознаешься моему отцу и всем в том, что ты сделал! В том, что это был ты! — рыкнула я на него, придавливая ручку к артерии, чувствуя как лицо застилает холодный пот, как к горлу подступает тошнота и как тело дрожит.
Мелкие мушки заплясали перед глазами и в машине стало светлее.
Алфи рассмеялся, нервно и обнажая зубы.
— Ну, блять, ты пиздец, жестокая, мда… Меня же порвут, нахер, в прямом смысле слова, на твоих чудесных глазенках, а? И не жаль тебе старого еврея?
— Нет, ты причинял мне страдания целый час! Не такая уж ты и немощь!
Алфи снова похохотал, противно и звонко.
— За это я себя и уважаю… А ты не слишком ли много знаешь для певички из церковного хора? — язвил и скалился Алфи, — Не будь на моем члене крови после, я бы и не решил, что был первопрохдцем! — продолжал он злить меня, пытаясь удержаться на плаву.
— Ты все скажешь отцу! — отчеканила я твёрдо.
Мне было безразлично на его выводы. Правда была за мной.
— Да, пожалуй! Скажу, что подобрал тебя возле бара, ты лезла ко мне, а после я насадил тебя и чуть «не провалился» после твоей дружбы с Бонни Голдом, да? — цепкая рука выхватила ручку, вырвала из моих рук, — Артур же шизоид, блять, он меня сразу на кол посадит за твои фокусы! — Алфи сломал её попалам, и чернила растеклись по его рукам.
— Тебе не поверят!
— А думаешь тебе поверят? — выкинул он её в окно, роняя в снег, — То, что на тебе следы моей «любви» ещё не доказывает, что они мои! Вдруг это ты такая страстная садистка? — протирал он синии руки об платочек, — Или твой женишок приласкал тебя после хора, мм? Как расклад?
— Что ты несёшь?
— А ты? Просишь меня сознаться в растлении малолетней твоим дядям! Уму непостижимо, да? — надсмехался он надо мной, — Я вижу только один выход, — Алфи сел поудобнее, расставил ноги, и откинулся на спинку сиденья, — Я женюсь на тебе, несмотря на твои прелюдии с цыганом.
— Нет! Никогда! Нет! — я орала блажью на всю машину, но Соломонс только улыбался, абсолютно холодно и безбожно.
— Я люблю когда на завтрак оладья, кофе со сливками и берут мой член в рот, пока держится утренний стояк. Ты как? Надеюсь, за?
Я не верила ни глазам, ни ушам, разинув рот от его беспечности и безнаказанности.
— Ты только представь: твои тёплые губы на моём члене спросонья. Ты делаешь это осторожно, бережешь мой детородный орган. Ведь нам ещё им делать детей. Много детей и много раз их делать!
Алфи улыбался мне, продолжая мечтать, потирая в брюках свой член.
— Можем начать сейчас. Тебе ведь было вчера хорошо. Ты даже осталась со мной до утра.
***
Ева открыла глаза и снова закричала, вскидывая голову и ударяясь ею о лоб Алфи, который кропел над её порезом уже полчаса, хлестко орудуя иглой и плотной нитью, жадно смачивая рану и пальцы ромом.
— Ай, черт! — потёр свой лоб, — Тише ты! Я почти закончил…
Страх Еву проглотил как удав крокодила, и та заерзала на кровати, обхватывая тело руками, пиная еврея ногами. Она успела уловить на нем мужской шлейф, взглянуть в те же глаза и опуститься на подушку.
Наконец, она ощутила боль в шее и невозможность без ссадения сглотнуть слюну.
— Почему так больно? — шепнула она сквозь зубы.
— Потому что я не умею, блять, накладывать швы, зато ты умеешь угрожать и играть на нервах, как на гитаре семиструнной, — ворчал он, скидывая кровавую нитку и иглу в маленькую рюмку с алкоголем, — Не верти башкой сильно, а то расползется шов.
Ева глазела на мужчину, осматривая его кровавую рубашку, завернутую по локоть, мелкие очки на переносье и такие же, красные от крови, руки. На запястье мелкое тату, разглядеть которое Ева была не в силах.
— Кушать, наверное, хочешь? Да пить, а?
Девочка кивнула.
— После потери крови всегда так. Сейчас тебя старуха накормит и напоит. Оладья, да кофе со сливками, сойдёт?
Ева сглотнула ком, больно поморщившись, молча зыркая на еврея, начиная плакать вспоминая его слова. Голова её болела и шла кругом от суматохи и потери в пространстве и времени.
Алфи виновато и понуро исчез за дверью, но стоило ему отойти от комнаты на шаг, как телефон заверещал в спальне и девочка схватила трубку.
Соломонс не смог подавить любопытства, осторожно поднимая трубку на другом конце коридора, уже в своей спальне, увеличивая чёткость звука, внимательно слушая разговор Бонни Голда и Евы.
— Ева, как ты? Что случилось ночью? Что с твоим лицом?
Тишина в трубке сменилась тихим плачем девушки.
— Всё он… — смогла из себя выдавить почти беззвучно.
— Кто? Скажи кто он?
— Алфи… — еврей нахмурился, и сжал трубку до побеления в бешенстве, — Алфи Соломонс, — прошептала Ева, и вновь заплакала.
— Что?! Не могу поверить… Он же… Ты… — расстерялся Бонни, — Как это могло случиться?! Он же друг твоего отца?!
— В церкви. Меня, кажется, продали ему… — шипела девушка, пытаясь взять себя в руки, — Отец не знает, что это он.
Алфи слушал и скрипел зубами, злобно прикидывая что ему делать.
— Я всё расскажу Томасу или расправлюсь с Алфи сам! — заверил твёрдым голосом парень, и Соломонс скривил шуточное лицо в кривом испуге.
«Очень страшно, сопляк!»
— Нет! Господи, не надо! — отчаянно запищала в трубку Ева, — Не надо или он женится на мне! Мне придётся есть по утрам оладьи, пить кофе со сливками и заниматься с ним… Этим… Ртом, — стыдливо бормотала девушка, — А ещё делать детей, постоянно. И рожать ему.
«Аа…?» — Алфи вопросительно вытращил глаза, не пропиминая таких бесед.
— Я этого не допущу! Этот Алфи Соломонс — паршивый еврей, он покойник! И сегодня он сдохнет! Закажи ему гроб! — Бонни Голд бросил трубку силой, и Ева не успела ничего сказать, слушая только гудки и свой плач.
— Пусть Аберама заказывает гроб для своего полупрофессионала, — закончил в слух Соломонс.
POV/АЛФИ
То, что девчонка падает в свои припадки каждые десять минут и с минимальным подъемом гормонов в крови пугает меня.
Во время нашей связи в церкви она отключилась. Хорошо, оправдание — стресс, боль и мои удары.
У госпиталя — испугалась моего вида, тоже ничего.
Но, во время разговора, да ещё и схватилась за своеобразную «заточку» — это через край. Я разволновался. Такое волнение не испытывал лет десять. Решил, что кровь уже из артерии и она сейчас помрёт в моей машине и Шелби потом проткнет мою артерию.
Чего испугалась она? Что вновь схвачу её и начну трепать? Сдалась за даром.
Не хотел я её обижать ни в ту ночь, ни этим днём. Я хотел прощения. И я его добьюсь, так или иначе.
Что она себе нафантазировала в отключке — вопрос отдельный. Какие ещё дети? Каким ещё ртом она будет меня ублажать?
Пока мы ехали домой и я одной рукой держал её шею, чтобы она не зафонтанировала, я говорил ей только добрые слова. Молил простить и немного приукрасил с предложением выйти за меня.
А почему бы и нет? В давние времена если какой-либо мужчина силой «портил» деву, то обязан был на ней жениться, заплатив отцу дань, и не имел права когда-либо разводиться.
Я слышал такие истории, и пары такие видал. Еврейские семьи так и жили, да жили причём душа в душу.