Лина так и делает. Не просто же так она читала остаток ночи чёрный дневник, а потом отыскала и внимательно изучила синий дневник — благо, Аня спала очень крепко, не проснулась даже тогда, когда с антресолей полетели с грохотом пыльные коробки, и Лина снова мыла полы. Дэн щурится, толком ничего не может различить в слепящем свете ламп, но Аня в его мыслях всё та же, только более спокойная и почти не улыбается — ей нельзя, она слишком красивая и худеет. По крайней мере, для одноклассников нельзя. Дэн снова прикрывает глаза.
— Лина… Лина! Лина!!! — Аня тормошит её, и Лина улыбается, только вместо Ани, кухонных шкафчиков и плиты перед глазами Аня и потолок. На полу жёстко и неудобно.
— Это точно ты.— Губы не сразу слушаются, и она повторяет: — Это точно ты, Аня. Дэн называет тебя Анюта и Анюточка. В своём дневнике. Тоже ведёт дневник.
— Балбес ты, Лина. Ты меня так напугала.
Аня стоит перед ней на коленях, в руках стакан, и обе забрызганы водой — майка Ани основательно мокрая, и Лина поправляет её:
— Развратная Аня. Стоило мне отлучиться на пять минут.
— На пять…— ворчит Аня.— Ну да, на пять. Только это было очень неожиданно. Ты что, получается, можешь так же свободно перемещаться?
Лина садится и подтягивает ноги к себе. Во всём теле слабость, и она решает облокотиться на дверцу холодильника. Удивительно, но Аня тут же помогает ей, словно понимает её движения. Хотя что тут может быть удивительного?
— Не знаю, Анюта. Я же пока только один раз попробовала.
— Знаешь, меня радует, что ты говоришь о себе в женском роде,— замечает Аня, и девушки смеются наконец-то. Аня достаёт пузырёк с йодом и обрабатывает Лине свежие ссадины на запястье и на бёдрах:
— Полёт со стула был феерическим.
Лапшу они едят в молчании. Наконец Аня не выдерживает:
— Ты готовишь вкуснее, чем я.
— Можно сказать, что ты готовишь лучше, чем ты сама,— и Аня улыбается, а потом снова вскакивает и моет посуду.
— Какие были ощущения?
— Дикая боль в спине. И ускользающее сознание. Как будто тело уезжает куда-то вбок и вниз, а я остаюсь, и то в форме киселя. И ничего больше не чувствовала, ни рук, ни ног. Ужасно.
— Ужасно,— соглашается Аня.
— Там всё очень серьёзно?
— Да,— отвечает Аня и едва успевает поймать мокрую тарелку — та выскользнула из рук.
Лина смотрит на свои пальцы и вспоминает, что так и не подпилила ногти. Но не хочет двигаться с места.
— Чай? — спрашивает Аня.
Лина пожимает плечами.
Аня молча наливает чай в чашку и стакан, придвигает чашку Лине и достаёт откуда-то несколько маленьких шоколадок. Разворачивает одну, вкладывает в пальцы Лине, и та машинально откусывает. Аня смотрит на девушку, пока шоколадка не заканчивается, и разворачивает для неё ещё одну. И придвигает ей чашку ближе. Лина отпивает чай, но даже не может понять, сладкий он или нет, холодный или горячий. Аня терпеливо ждёт, едва вспоминая о своём чае, легко тормошит девушку, подвинув свою табуретку ближе, пока чай и шоколад не заканчиваются. Вытирает салфеткой Лине губы, поправляет ей мокрые волосы, тревожно вглядывается в её сухие глаза.
— Идём,— наконец, говорит Аня.
Лина идёт в комнату, ищет гольфы, но Аня хватает её за руку.
— Нет, ничего не ищи. Прямо так.
Она в своих фантастических шортах и в мокрой серой майке на голое тело; Лина в длинной клетчатой рубашке на три размера больше, под которой только её смешные зелёные трусы; рукава закатаны до локтя.
— Хотя бы обуюсь…
— Не надо.
— Ноги же грязные будут,— слабо протестует Лина, но, если честно, ей всё равно, тем более, что Аня уже вытащила её на лестницу и заперла дверь — ступеньки под босыми ногами холодные и шершавые, Лина хмурится, а Аня заглядывает ей в лицо и всё настойчиво тащит за собой, крепко сжимая руку.
На улице послеполуденное солнце, рукам и голым ногам тут же тепло — почти жарко; Аня достаёт из кармана заколку и забирает волосы в замысловатую шишку, а Лине волосы растрёпывает, и девушка недовольно пытается привести их в порядок. Она идёт к тротуару, но Лина снова берёт её за руку и ведёт прямо на газон, где трава ещё едва проросла, земля комковатая и немного влажная, россыпь веток, обломков каких-то детских игрушек и прочего мелкого мусора. Всё это больно колет и царапает ступни, и Лина спрашивает:
— Почему мы не по тротуару идём?
— А куда мы идём? — тут же спрашивает Аня.
— Не знаю. Ты меня вытащила из дома.
— Скоро поймёшь.
Они оказываются на какой-то ленивой залитой солнцем улице, но вместо того, чтобы идти по дороге, Аня сворачивает в проулок и ведёт Лину прямо к невысокому заборчику. Повсюду голоса дачников — копают, что-то высаживают, и Лина чувствует себя немного неуютно: под рубашкой ведь почти ничего нет.
— Перелезай.
— Зачем?
— Так короче,— терпеливо объясняет Аня, и Лина послушно ставит ногу на перекладину и пытается перелезть через деревянную ограду. В подошву у пальцев что-то сразу впивается, и Лина, пытаясь забраться выше, оставляет за собой капли крови на досках забора. Аня не выдерживает и задирает на ней рубашку, так, что спина у девушки остаётся голой, а бёдра тут же ощущают, какой свежий ветер на улице.
— Ты чего! — сердито говорит она и тут же кубарем скатывается с противоположной стороны забора; Аня легко перемахивает следом и садится на траву:
— Покажи ногу.
— Ничего там страшного.
— Покажи,— с напускной строгостью повторяет Аня,— не забывай, это и моя нога тоже.
И Лина наконец-то улыбается. Протягивает ногу, сидя на траве, и Аня вытирает листком подорожника кровь, срывает ещё листок и прижимает к ранке. Обычно она облизывает на себе царапины, пока кровь не перестаёт сочиться, но сейчас думает, что если начнёт то же самое делать с ногой Лины, то девушка может это как-то не так понять. Всё-таки на своё тело очень странно смотреть со стороны — и знать, что оно не подчиняется импульсам и мыслям.
— Царапина, пустяки, в общем. Идти сможешь?
— Конечно,— кивает Лина.— Куда мы идём-то?
— Это скоро увидишь.
Садами они приходят к каким-то прудам. Запустение, покосившиеся остатки одноэтажных деревянных строений, вросших в землю. Тишина и едва уловимое жужжание насекомых. Вдалеке сизый лес, спокойный, как облака; и ни души вокруг.
— Идём,— и Аня начинает на ходу раздеваться.
— Там же вода холодная,— говорит Лина.
— Тёплая,— убеждённо отвечает Аня,— стоячая, на солнце уже прогрелась.
Она раздевается догола, а Лина так и стоит в рубашке, поставив ногу со свежей раной на пальцы. Аня расстёгивает на ней рубашку, стаскивает и кидает на траву. Под ними невысокий обрыв — метра полтора, внизу вода, спокойная, чуть подёрнутая рябью.
— Можешь трусы не снимать, если стесняешься.
— Намокнут же, потом в мокрых идти,— неуверенно говорит Лина. И, не дождавшись ответа, стягивает с себя бледно-зелёные трусы, чуть отвернувшись. Аня на корточках сидит на берегу и ждёт.
— Прыгаем вместе?
— Я не умею нырять,— отвечает Лина.
— Умеешь. Ну, то есть я же умею, значит, твоё тело помнит.— Она берёт девушку за руки, они разбегаются — два шага — и прыгают в воду.
Тут же Лина с распахнутыми до предела глазами появляется на поверхности, глотает воздух и выпрыгивает из воды по пояс: