— Сумасшедшая! — Воздуха не хватает, и она глотает слова.— А говорила… Не холодная… Вода! — Она с воплем снова уходит под воду, а потом они уже вдвоём выплывают на поверхность, и Аня хохочет, подталкивает девушку чуть вбок, и Лина нащупывает ногами песчаное дно. Девушка сердита и тут же хочет выбраться на берег. Но Аня крепко берёт её за ладонь и сжимает так, что Лина кривится от боли.— Ты чего?!
— Ты чувствуешь? — спрашивает Аня.
— Что чувствую? — сердито огрызается Лина, хотя всё уже понимает.
— Себя. Тело своё. Руки, ноги. Ранку на ноге. Холод чувствуешь? Мурашки? Злость, солнце, воду. Полёт с берега. Камни под ногами.— Она берёт её за вторую руку.— Что ты живая, чувствуешь?
— Да чувствую я,— говорит тихо Лина, и глаза её полны слёз. Она хочет обнять Аню и уткнуться в её плечо, но стесняется, потому что обе голые. Тянет девушку за руку, та показывает ей, где лучше подняться, и они, с трудом взобравшись по тропинке, где земля опасно осыпается под ногами, а камни впиваются в ступни, выбираются на берег. Аня растягивается на траве, подложив под голову свою одежду, и Лина, мгновение подумав, ложится рядом и прикрывает глаза. Солнце слепит даже сквозь прикрытые веки.
Она неожиданно улыбается, хотя из глаз продолжают течь слёзы.
6.
— Вот этой бабульке,— говорит Аня,— через несколько минут станет очень плохо. Давление. Мы должны успеть.
Девушки бросаются в ближайший крупный магазин; Аня берёт с вешалки винно-красное платье, Лина — голубую и бирюзовую блузки, очень симпатичные; и девушки отправляются в ближайшую примерочную. Одежда летит в угол, Аня устраивается на невысоком пуфике и говорит:
— Пора.
И прикрывает глаза. Лина проверяет, удобно ли сидит подруга, поправляет ей задравшуюся юбку и неторопливо выходит из примерочной. Мельком смотрит на разноцветные платья на вешалках и выходит в холл на втором этаже торгового центра.
Старушка в глухом синем платье в белый цветочек и с бежевой сумкой в руке неторопливо идёт вдоль магазинов и фотобудок; Лина начинает переживать: неужели ошибка? Но ровно в этот момент старушка хватается за ручку двери какой-то подсобки и медленно оседает на пол. Девушка бросается к ней, подхватывает под мышки — старушка ещё легче, чем она думала,— и тащит к лавке. На лавочке люди испуганно вскакивают, и лишь несколько секунд спустя кто-то догадывается помочь, подхватить старушку под колени и вместе уложить её на лавку. Звонят в скорую, и медики прибегают очень быстро, всего через несколько минут; правда, старушка уже очнулась, садится медленно и подмигивает Лине; потом вздрагивает, меняется в лице и, увидев, что Лина держит её сумку, хлопает девушку по ладоням и говорит сердито:
— Не трогайте уже мою сумку!
Лина покорно отдаёт сумку и со всех ног бежит в примерочную. Нервничая, массирует пальцы на руках Ани, пока девушка окончательно не приходит в себя; и обнимает её.
— Ты по-прежнему в деле? — уточняет Аня, улыбаясь, хотя язык у неё едва ворочается.
— Да, чудо ты в перьях. Идём скорее в кафе.
Перемещения порой отнимают много сил, это Лина уже знает, и кофе с пирожными абсолютно необходимы.
— Блузки милые. И платье,— говорит Аня.— Может, примерить?
— У тебя силы есть?
— Нет, но они такие красивые…
— Денег всё равно мало,— рассудительно говорит Лина.
Аня грустно вздыхает, и девушки, кинув прощальный взгляд на платье и блузки, идут в кафетерий; Лина осторожно придерживает подругу.
В кафе шумно и весело, какой-то праздник, и музыканты поют на разных языках; но, по счастью, в самом углу оказывается свободный столик, и девушки заказывают по большой чашке кофе с амаретто и горячим шоколадом и по пирожному. Лина не то чтобы лишена сил, но очень переживает за Аню.
— Когда старушка подмигнула, это ещё ты была? — спрашивает она, и Аня, с набитым ртом, довольно кивает.— А когда про сумку сказала, уже не ты?
Аня торопливо дожёвывает кусочек:
— Про сумку?
— Я держала её сумку, а она подумала, что я хочу её стащить.
Аня смеётся так, что чуть не сползает со стула:
— Крепись,— говорит она,— ещё и не такую реакцию увидишь.
Какой-то малыш лет трёх в цветном комбинезоне берёт со стола родителей ломоть торта, тут же испачкавшись в креме по локти, и отправляется в путешествие по проходам между столиками; засовывает в рот слишком большой кусок, давится и замирает с испуганными глазами — не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Лина прикрывает глаза, осторожно перемещается в мальчишку, заставляет его задержать дыхание полностью и с силой откашляться, не вдыхая: злополучный кусочек торта — с орехами и хлопьями — тут же вылетает и оказывается на полу; малыш начинает реветь, и тогда только родители бегут к нему, а Лина открывает глаза: Аня щёлкает её по носу пальцем и сердито шепчет:
— Ты чего? У всех на виду?
Лина показывает ей язык и продолжает расправляться со своим пирожным:
— Чёрт. У него вкуснее.
Аня улыбается и добавляет тихо:
— Но молодец. Оперативно. Я даже не заметила. Это всё потому что ты мужик, мужики всегда сильнее.
Лина едва не опрокидывает кофе от смеха.
7.
«Самое тёплое воспоминание за всё время — самое мимолётное. Я переместилась в тело какого-то двадцатипятилетнего юноши, который неудачно экспериментировал с веществами, и попала в переделку: поехала развеяться и подлечить тело, но по дороге встретилась с молоденькой девочкой, лет четырнадцати. Она опоздала на поезд, потеряла багаж, сумела сбежать от каких-то ночных идиотов. Мы нашли её багаж — ночью, под дождём, обежали десяток учреждений; посадили на поезд, и всю дорогу девочка не садилась, а стояла около меня: одну ладошку положила мне на плечо, а вторую на голову, прижав к себе, так, что я боялась (боялся) дышать. И руки у неё тёплые-тёплые. Она улыбалась не столько мне, сколько своим мыслям. Но, увидев маму, бросилась к ней, едва не забыв чемодан».
Когда Аня ночует у родителей Ани, Лина читает и перечитывает синий дневник. В нём хранятся почти три сотни коротких историй, и девушка никак не может уложить в голове, как всё это могло получиться, если Ане — тогда ещё Лине — не больше шестнадцати лет. А потом понимает, что и до Ангелины эта удивительная девушка была где-то. Вот бы найти её более старые дневники? Удивительно, но почерк везде почти одинаковый, ровный, но чуть торопливый; и маленькие смешные рисунки на полях.
В лунном свете странички дневника ещё более таинственные. Лина запоминает все истории дословно. И неторопливо пьёт остывший чай, не включая свет на кухне.
— Если будет нужно не идти в школу, в верхнем ящике стола куча справок: просто подделай подпись,— как-то сказала Аня. Поэтому в школу Лина который день не ходит — точнее, один раз попробовала, но ничего нового для себя не узнала, да и внимания на неё почти никто не обратил.
На следующий день — Аня ушла в школу, а Лина нет — девушка стоит на балконе и смотрит, как молодая женщина в бордовой одежде гуляет с привычной бордовой коляской. Солнце печёт очень сильно, и хорошо, что гуляют они с ребёнком в редкой тени деревьев у дома. Но — чёрные как смоль волосы наверняка раскалённые — женщина садится на корточки, и Лина понимает, что не просто отдохнуть. Марина, её зовут Марина, вспоминает она, из третьего подъезда; девушка ложится на пол прямо тут, на балконе, чтобы не удариться, и прикрывает глаза; видит коляску в мареве, заставляет себя на аллейке подняться на ноги, вся мокрая от пота, тащит коляску за собой, в тень от дома на газон, и тогда уже садится прямо на траву. Прохладная от тени трава приятна рукам и ногам, и дыхание постепенно выравнивается; Марина возвращается в сознание окончательно, а Лина открывает глаза на балконе и, осторожно поднявшись, смотрит: через десять или пятнадцать минут женщина в бордовом тихо возвращается домой и катит перед собой коляску.