Аня хладнокровно поедает пирожок с клубничным джемом. Прожёвывает и говорит:
— Это было мощно. Он так эпично вышел на берег, с болтающимся остатком верёвки на ноге. Ты смогла порвать канат сантиметров пять в диаметре. Я бы не смогла. Я впечатлена.
Лина отбирает у неё пирожок и жадно откусывает:
— Дай попить. Дышать там сложновато было.
Аня достаёт бутылку, отвинчивает крышку и протягивает девушке воду.
— Главное, никогда не волнуйся. У тебя всё под контролем. Ты всегда должна быть уверена, что всё сможешь.
— Уговорила.
— Ты лучше всех.
— Согласна, я лучше всех,— смеётся Лина.
— Правда, я ещё лучше.
Лина пинает её ногой, но не спорит.
Ещё часа два ничего не происходит, и девушки успевают искупаться по-настоящему, зато потом ещё троим — мужу и жене, а потом четырёхлетней девочке — они помогают выбраться на берег, и под вечер, совершенно измочаленные от усталости, ловят попутку, потому что последний автобус уже ушёл. За рулём суровая дама, которая всю дорогу выговаривает им, как опасно купаться в майской воде: запросто может свести ногу, потому что река ещё не прогрелась. Денег она с них не берёт, но Аня даёт ей пригоршню шоколадных конфет, и дама впервые за всё время улыбается.
10.
— Сегодня вернётся Аня,— говорит задумчиво Аня.— Я буду сейчас с тобой прощаться.
— Погоди.— Лина забегает вперёд и останавливается перед девушкой.— Скажи, что ты пошутила.
— Постарайся с ней подружиться. Можешь рассказать что-нибудь про Дэна. Она оценит. Она хорошая девушка, только родители непутёвые. Следи, чтобы она хорошо питалась,— продолжает Аня.— Фигура у неё и так что надо.— Она задирает футболку, демонстрируя стройный живот.
— Аня! Подожди! — в ужасе кричит Лина, и прохожие удивлённо оборачиваются, ведь вторая девушка никуда не убегает.— Я не смогу так, я… Да чёрт! Почему так неожиданно?
— А такие вещи обычно ждёшь?
Аня говорит очень спокойным голосом, но в её интонациях и тембрах Лина уже научилась разбираться.
Солнце заливают улицу, из подземного перехода то и дело выходят люди, тут же начинают щуриться на солнце, а девушки стоят в тени тополя на траве, обе в лёгких летних платьях, почти одинаковых — Аня в лёгких кожаных сандалиях, а Лина босая, потому что в кедах ногам слишком жарко.
Лина опускается на траву и обнимает девушку за колени:
— Я не хочу. Я так привыкла к тебе. Мы же столько всего ещё можем сделать?
— Ты справишься,— мягко говорит Аня.— Ты очень сильная. И вообще, кто из нас мужик?
— Гадкие шутки,— отвечает Лина в нос, силясь не заплакать.— Перестань.
Аня опускается рядом с ней и мягко расправляет прядки волос на голове у подруги.
— Ангелина. В конце концов, это тело Ани, правильно? Я же не могу в нём находиться долго. Она имеет на него чуть больше прав.
— Но ведь у тебя есть тело. Вот.— Лина протягивает к ней руки.
— Я решила, что оно будет твоим, Лина.
— Анюта! Почему?
— Потому что я так решила, и это не изменить.
— За что? Чем я заслужила?
— Я всё так же рада, что ты говоришь о себе в женском роде.
— Аня…
В этот момент Лина понимает, что девушку уже не переубедить — слишком серьёзный взгляд, и в этом она тоже научилась разбираться.
— Идём,— говорит Аня.— Надо чуть подальше отойти. Там в сквере есть местечко, где никто обычно не ходит. Ты должна подежурить.— Она криво улыбается.
Лина хмуро идёт следом за ней, держа свои кеды за шнурки. В глубине сквера Аня садится поудобнее у старого огромного дуба, прислоняется спиной к необъятному стволу, и Лина поправляет на ней платье, которое, как обычно, нескромно задирается. Кеды она бросает в траву. Ничего делать не хочется, и она садится чуть поодаль.
— Ты обиделась, что я не предупредила? Но ведь это рано или поздно должно было случиться. Она где-то была всё это время, но сейчас ей хочется обратно.
Лина ничего не отвечает, отвернувшись, только чуть дёргает подбородком, по которому катятся слёзы, солёные и щекотные.
— Лина, ну поговори со мной. У меня осталось всего несколько минут. Ты сильная. Дэн был очень сильным. Ты будешь справляться со всеми делами лучше меня. О деньгах не беспокойся. Купи себе те разноцветные блузки и платье, которое мне понравилось. Ты видела, где записи о счёте?
Лина кивает, поворачивается и придвигается поближе. Она придумала, что можно сказать.
Но Аня, прикрыв глаза и приоткрыв губы, едва заметно размеренно дышит, и Лина понимает, что говорить что-то уже бесполезно. И просто размышляет.
Надо начать новый дневник. Например, бирюзовый, или оранжевый, думает она. Написать там всё — о торговом центре, о реке, о Марине. О том, какая Аня.
Лина даже мысленно не может выговорить: «какая была Аня». Ведь Аня перед ней, дышит; она жизнерадостно рыжая и веснушчатая. Веснушки на её лице — как самостоятельная галактика. Лина глотает слёзы. И говорит вслух:
— Это нечестно, Аня. Так мало. Я твои дневники наизусть выучила. Я знаю, что ты любишь, что нет. Я знаю, что тебе нравится просыпаться в десять минут двенадцатого. И что ты пирожные не так уж любишь, просто нужно было. «Наполеон» был очень вкусный, и кофе я почти полюбила. И грузинское вино я раньше не пробовала. У тебя сзади на пояснице кожа немного содрана, потому что эти дурацкие лоскутные шорты тебе натирали в поясе. Ты не красишь губы и ногти, потому что тебе жалко терять на это время. Ты всё время думаешь, что каждый день ты можешь успеть ещё больше, чем успеваешь. Нечестно это, Аня! Свинка ты плюшевая. Как я без тебя буду? Да, конечно, будет ещё одна Аня, точно такая же, только совсем не такая. С кем я смогу начинать фразу, чтобы её можно было не продолжать? Слушай, ты меня поцеловала ночью, или мне приснилось? Ты ведь всё равно не слышишь, да? А я до сих пор думаю, это был поцелуй той Ани для Дэна, да? Мне всё равно, слышишь? Ничего мне не всё равно… Анюта, я куплю красное платье, но не буду его надевать, вдруг ты вернёшься, и я тебе его отдам, даже ценник не буду отрывать.
Но проходит час, потом другой. Босые ноги совсем закоченели в тени, но двигаться не хочется. Аня всё так же размеренно дышит, и услышать это можно, лишь приложив ухо к её губам. И ещё полчаса: Лина тормошит девушку за плечи, за руки, дёргает за волосы, уговаривает очнуться, совсем не зная, можно ли так. И потом просто сидит, ссутулившись, уткнув лицо в колени и глядя вниз, на траву, на неторопливо ползущих букашек, и думает, что надо надеть кеды, а ещё — что Аня, наверное, не такая уж тяжёлая. И лучше вызвать кого-то или справиться самой, когда стемнеет? Ведь она может очнуться и ночью. Не оставлять же её тут: надо будет обязательно объяснить всё, накормить, проводить домой.
Девушку кто-то легонько хлопает по руке.
— Мы спорили,— начинает Аня, но, глядя на ошарашенную Лину, смеётся: — Всё в порядке, успокойся. Это снова я. Представляешь, она сказала, что не хочет, чтобы ты следила за её питанием. Говорит, что ты очень милая, но возвращаться не хочет. Нашла себе где-то, говорит, очень красивое и беспокойное тело, в Австралии или в Новой Зеландии. Поэтому её давно и не было. Лина, ты меня слушаешь? Отлично. В общем, я снова с тобой. Хватит уже плакать, а? В общем, это так странно и по-дурацки, спорить внутри своей головы, чувствуешь себя немного того… Успокаивайся, ну Лина, ты так смешно улыбаешься и плачешь одновременно, и нос вытри, пожалуйста, а то у меня сил нет. Сбегаешь за чем-нибудь сладким? Стой! Сначала обуйся, пожалуйста.