— Их защита намного превосходит то, что могу предложить тебе я, Кэйти, — вздохнул Дилан, разочарование было в его голосе. — Пока Породы Европы не станут силой, которой обладает Америка, у нас просто не будет такой власти. Но я предлагаю, то немногое, что у нас есть, и я буду защищать тебя и твое право на свободу своей жизнью, — искренне поклялся Киллато.
В тот момент она знала, что он сделает именно это. По какой-то причине, эгоистичной или бескорыстной, Дилан сделает все, чтобы скрыть ее. Если он не сможет спрятать ее, он умрет, защищая ее.
Кэйти снова подняла взгляд на Кассандру.
— Мне страшно, — наконец, призналась она, вынужденная отгораживаться от слез и ужаса, нарастающих внутри нее.
Краем глаза она увидела слезы, стекающие с глаз ее матери, когда та поспешно попыталась скрыть их. Она судорожно смотрела на горло своего сильного, гордого отца, когда он смотрел в потолок, яростно моргая, как и она.
Она чувствовала, как ее кожа покрылась мурашками, как напряглись ее мышцы, как будто они борются друг с другом. Ощущения были слишком экстремальными, эмоции иногда били по ней, и чувство предательства, которое она чувствовала из-за того, что ее родители держали этот ужасающий секрет от нее, разрывало ее изнутри.
Она всегда задавалась вопросом, почему она не может вспомнить свою жизнь, перед тем как она проснулась в доме своих «приемных» родителей. Амнезия была результатом лекарства, которое ей дали в день, когда на нее напали в лаборатории. Медсестра, которая дала ей его, сделала это в случае, если ребенок Пород, за которого она отвечала, будет спасен. Она узнала, что это обычная практика среди европейских лабораторий — вводить, возможно, спасенным детям препарат амнезии, который часто заставлял более взрослые Породы возвращаться к первобытному состоянию. Ученые-генетики надеялись, что у таких молодых Пород будет меньше шансов быть принятыми в человеческие дома.
— Кэйти, девочка, — прошептал отец, когда мать прикрыла пальцами ее дрожащие губы. — Я отдал бы свою жизнь за твое прощение, если бы не боялся, что ты будешь нуждаться во мне позже.
— И ты думаешь, что это то, чего я хочу, пап? — потребовала она ответа, гнев и слезы застряли в ее груди, когда она с отчаяньем смотрела на него.
Она ненавидела гнев внутри себя. Ненавидела страх и предательство, нападавшие на нее.
— Насколько хуже могло стать мое существование, если бы я когда-нибудь почувствовала, что сделали ты или мама?
Он покачал своей темной, поседевшей головой, пальцы ее матери сжались на его руке, лежащей на его ноге.
— Мы боялись за тебя, — возразила ее мать.
— Таким образом, вы скрыли то, кем я была, даже от меня, независимо от того, как часто я спрашивала вас о детстве, которое не могла вспомнить, — напомнила она им обоим. — Единственный человек, который должен был быть готов к этому, был самым удивленным. Если бы я знала, мам, я бы никогда не позволила Дугласу отвезти меня в больницу. Я бы позвонила тебе или окружному прокурору в тот момент, когда почувствовала себя плохо, и я бы не чувствовала, что все, кому я когда-либо доверяла, больше заботились о секретах, которые они несли, чем о благополучии самого секрета.
Она не могла оставаться здесь. Она не могла смотреть в наполненные болью глаза отца или смотреть, как слезы опять наполняют глаза ее матери.
Каждый раз, когда она это делала, эта битва, бушевавшая в ее теле, казалось, усиливалась до такой степени, что она хотела разорвать свою плоть и оторвать от ее костей те самые мышцы, которые сжимались и шипели под ее кожей, как будто пытались реформироваться или как-то спрятаться под ней.
Она медленно поднялась на ноги, ее взгляд был устремлен на Дэша Синклера.
— Мистер Синклер…
— Ложитесь! — внезапно закричала Кэсси.
Породы среагировали еще до того, как слова были полностью сказаны.
Дэш Синклер дернул свою дочь из-за стула и толкнул ее под стол, последовав за ней на пол. Джонас Уайетт перекатился через стол так быстро, что его тело было размыто, прежде чем дернул Кэйти на пол, в то время как Вульф Гуннар и Дилан Киллато сделали то же самое с ее родителями. Залп автоматических выстрелов разбил окна и оторвал куски дерева и штукатурки от древнего дома, который был в семье ее отца почти пятьсот лет.
Сирены завыли вдалеке, и стрельба снова прорезала комнату, в то время как крики шока и страха можно было услышать от журналистов снаружи.
— Это то, чего ты хочешь? — Джонас вдруг зашипел ей на ухо. — Независимо от того, куда ты пойдешь или что ты сделаешь, если ты не покинешь Европу, твой отец будет всегда за твоей спиной, пока не примет пулю за тебя. И я обещаю тебе, это случится раньше, чем позже. Теперь оставайся на месте.