Могила миссис Аргайл содержалась в идеальном порядке. Она представляла собой квадратный мраморный цоколь, засыпанный гранитным щебнем, с возвышающимся у изголовья большим гранитным крестом.
Перехватив поудобнее букет гвоздик, Тина наклонилась и перечитала надпись:
«В память Рейчел Луизы Аргайл, покинувшей этот мир 9-го ноября 1956»
И снизу — стих:
«Встанут дети ее и превознесут ее»[261]
В этот момент сзади раздались шаги. Тина вздрогнула и повернула голову.
— Микки!
— Я увидел твою машину. И пошел следом за тобой. То есть я и сам сюда шел.
— Ты шел сюда? Зачем?
— Сам не знаю. Наверно, попрощаться.
— Попрощаться… с нею?
Он кивнул.
— Да. Я согласился на эту должность в нефтяной компании, про которую тебе рассказывал. Уезжаю через три недели.
— И пришел попрощаться с мамой?
— Да. Поблагодарить, ну и… попросить прощения.
— За что, Микки?
— Совсем не за то, что я убил ее, если ты на это намекаешь. А ты, Тина, так все время и думала, что убийца — я?
— Я была не совсем уверена.
— И сейчас тоже не уверена, правда? Даже если я поклянусь, что не убивал, это тебя все равно не убедит?
— За что ты хочешь просить прощения, Микки?
— Она очень много для меня сделала, — медленно произнес Микки. — А я только злился, как бы она ни старалась мне угодить. Ни разу не сказал ей Доброго слова, не взглянул с любовью. Даже просто «спасибо» ни разу не сказал. И теперь сожалею об этом. Вот и все.
— Когда ты перестал на нее злиться? Уже после того, как она умерла?
— Д-да, наверно.
— Ты злился не на нее, Микки.
— Похоже, что так. Ты права. Я злился на свою родную мать. Потому что любил ее. Я любил ее, а ей было на меня наплевать.
— А теперь это тебя больше не мучает?
— Нет. Видно, она ничего не могла с собой поделать. Такой уж она уродилась. Веселой и легкомысленной. И обожала мужчин и выпивку, была ласкова со своими детьми — под настроение, конечно. И обижать их тоже никому не позволяла. Ну не любила она меня, ну и что? А я все эти годы не желал с этим примириться. Но теперь примирился. — Он протянул к Тине руку. — Дай мне одну гвоздику, ладно? — Взяв цветок, он наклонился и положил его у подножия креста. — Вот, мама, — проговорил он вслух. — Я был тебе никудышным сыном… да и ты, я думаю, была не самой лучшей матерью. Но ты старалась все сделать как можно лучше. — Он оглянулся на Тину. — Как по-твоему, годится такое извинение?
— Я думаю, да, — ответила Тина и положила на могилу остальные гвоздики.
— Ты часто приносишь сюда цветы?
— Раз в году.
— Крошка Тина, — улыбнулся Микки.
Они пошли вместе назад.
— Я не убивал ее, Тина, — сказал Микки. — Клянусь тебе. Я хочу, чтобы ты мне поверила.
— Я была там в тот вечер.
Микки резко обернулся.
— Ты была там? В «Солнечном мысе»?
— Да. Я надумала сменить работу и приехала посоветоваться с отцом и мамой.
— Ну и?.. Рассказывай дальше.
Но Тина молчала. Тогда он сдавил ей локоть.
— Рассказывай дальше, Тина. Ты должна мне все рассказать.
— Я до сих пор никому не говорила.
— Так что же было? Давай выкладывай. Хватит отмалчиваться.
— В общем, я приехала туда. Остановила машину не доезжая до ворот, знаешь, там есть широкое место, где легче развернуться?
Микки кивнул.
— Вылезла из машины и пошла к дому. Откровенно говоря, я немного робела. Сам знаешь, как трудно бывало разговаривать с мамой. Она всегда считала, что знает лучше нас, что нам нужно. Я обдумывала, как бы получше все изложить. Дошла до дома, потом обратно до машины, потом снова до дома. Все обдумывала предстоящий разговор.
— А который был час? — спросил Микки.
— Не знаю. Не помню уже. Я… я как-то не замечаю, который когда час.
— Да, дорогая, я знаю, — сказал Микки. — Ты всегда с таким великолепным безразличием относишься ко времени.
— Я прошла к деревьям у ворот, а походка у меня тихая, — продолжала Тина.
— Ну да, ты ходишь по-кошачьи. Ты же кошечка, — нежно вставил Микки.
— И вдруг услышала их.
261
Стих из библейской Книги притчей Соломоновых, гл. 31, стих 28 (в русском синодальном переводе: «Встают дети и ублажают ее…»).