— Верно, верно, аббат,— подтвердила пани Дурова, вставая.— Но в вашем возрасте вам следовало бы быть снисходительней. Невинная игра, которой, как вы видите, занят мой муж, быть может, глупа, но в ней нет ничего дурного, и она не заслуживает столь резкого осуждения. Не понимаю, откуда такая нетерпимость и с какой стати вы бьете тревогу. Боже мой! Оказывается, латынь, которой вы занимаетесь,— такой возмутительный вздор!
Сказав это, Катержина повернулась к мужу и заявила, что каноник — человек извращенный и за ним надо следить.
— Ах,— возразил Антонин Дура,— это меня не касается, мне до этого нет никакого дела.
И, не вступая в дальнейшую дискуссию с женой, попросил майора показать прием, о котором тот говорил.
— Вот так, так! — крикнул Гуго, тыкая шестом {6} в щели между досок, отдаленно напоминавшие межреберные.
— Какой у вас грозный вид, майор,— сказала пани Дурова.— Всегда в поту, всегда расставив ноги, с вытянутой рукой, с горящими глазами, вы как две капли воды похожи на одного вахмистра, которого я довольно близко знала в молодости. Ах, это был франт, о котором стоит рассказать подробно. Он был такой же забияка, как вы, и мне часто приходилось смирять его бурный гнев. Я предлагала ему все, что, по моим расчетам, могло укротить его пыл. Но он крутил пуговицы своими слишком нетерпеливыми пальцами и пил бутылку за бутылкой. В отличие от вас, служившего в артиллерийском полку, он служил в обозе и не носил красных штанов.
— Мне они тоже ничего хорошего не дали,— сказал майор,— потому что эти полки — один сброд.
— В самом деле? — сказала пани Дурова.— Я никогда не слышала подобного мнения. Эти люди были на нашей улице нарасхват. Знаете, сударь, я — горожанка и только поневоле переехала в это проклятое место. Меня мороз дерет по коже, как подумаю о теперешних наших клиентах. Пехота, которая в смысле оружия и мундиров не идет ни в какое сравнение с конницей, и та в сто, в тысячу раз лучше здешних жителей. В толпе недужных, слетающихся сюда каждое лето, лихой сержант 28-го Пражского полка — лицо слишком заметное, и я просто потеряла голову.
В мое время аббат был уже старый, но объясните мне, какая неблагоприятная случайность помешала мне встретиться с вами?
— Э-ге-ге,— произнес майор с легким раздражением,— уж не появился ли возле моих гаубиц какой-нибудь необстрелянный новичок, привлекший своим гусиным пушком интерес кухарок и проходивший мою муштру? Не укоряйте меня за такие вещи. Я не имел никакого отношения к их выбору. К тому же, насколько я знаю, ваш муж, которому вы обязаны всемерным уважением за одно то, что он увез вас из скверной трущобы, не был ни обозником, ни артиллеристом, а был сапером.
— Мне ли не знать? Мне ли не знать, кем он был! — ответила пани Дурова.— Если вы хотите вызвать ссору, скажите еще что-нибудь, и маэстро отделает вас, хоть вы и держите в руках палку, воображая, будто это — рапира. Миленький мой, Антонин не потерпит, чтобы с его женой разговаривали непочтительно.
Между тем воскресный день близился к девяти, и в купальню вошли несколько дам, не забывавших в любую погоду о необходимости тщательного ухода за телом. Антонин приветствовал их со всей возможной предупредительностью.
— Пожалуйте,— говорил он.— Входите смело. Не пугайтесь холода. Аббат и майор находят нынче воду довольно теплой.
— Добрый день,— промолвил Гуго, прикоснувшись к шляпе.
— Добрый день,— ответили с натянутой улыбкой пришедшие, так как у майора была репутация распутника.
— Пройдите в отдельные кабины,— сказал хозяин.— Там приготовлены халаты и, ежели потребуются, есть мочалки и мыло. Коли чего не хватит, кликните три раза — я сейчас же подойду.
— Мой муж — сумасброд,— сказала пани Дурова,— но знает свои права и умеет стричь клиентов.
— Если б он остриг свои права, если б отрезал их напрочь, сжег или утопил, короче говоря, избавился бы от них, тогда он был бы маэстро. А так он — только Антонин.
— Совершенно верно,— согласилась пани Дурова,— он Антонин, потому что я — Катержина.
— Ура! — воскликнул аббат.— Я вижу, вы отчасти усвоили правила логики, и это меня обезоруживает.