— Как вы думаете, Муссолини говорил с ней о политике, о своих планах?
— По-моему, если мужчина любит женщину, то и в радостные, и в горестные минуты он именно ей открывает душу, ищет поддержки, утешения. По-человечески это понятно, не так ли?
— Верно, что Муссолини выделил ей большую сумму денег для раздачи беднякам?
— Муссолини никому и ничего не выделял. Он вообще не распоряжался финансами, и через наши руки никаких денег не проходило. Была создана специальная канцелярия, куда направлялись письма от нуждающихся в помощи, лечении, жилье.
— И Клара получала много таких писем?
— Да, до двух-трех тысяч в день, и она, как умела, старалась, чтобы им оказали помощь.
— Иными словами, о ее близости с дуче знали многие?
— Да, что поделаешь?
— Между ними было тридцать лет разницы. Это как-то сказывалось?
— Ни в коей мере.
— Правда, что Клара ждала ребенка?
— Да. Но я бы не хотела об этом говорить, это тоже касается только их двоих.
— Но вы хотя бы в курсе, как воспринял это Муссолини? Обрадовался?
— Я думаю, если мужчина любит, то ребенок от любимой женщины для него всегда огромная радость.
— Письма Клары свидетельствуют о том, что она была натурой романтической, очень эмоциональной и таковой осталась до самой смерти.
— Особенно это видно из последнего письма. Вот что она пишет: «Дорогая моя малышка, не стану давать тебе слишком много наставлений, ты в них не нуждаешься. Ты сильная, смелая, решительная, умеешь взглянуть жизни в лицо, у тебя есть то, чего недостает мне: хладнокровие в принятии решений и способность действовать на трезвую голову. Не будь чересчур доверчива, но и не ссорься с людьми понапрасну. Старайся по возможности не подставлять себя под удар, верь в свою счастливую звезду, но будь осторожна: чем больше улыбок, тем больше лжи. Будь терпелива, выдержанна, предусмотрительна. Прежде чем решиться на что-то, хорошенько все взвесь. Ты по характеру немногословна, это хорошо: чем меньше будешь говорить, тем лучше. Совсем скоро ты окажешься в центре всеобщего внимания, с твоей помощью кое-кто будет пытаться написать новые страницы нашей и без того драматичной истории. Как только почувствуешь опасность — уезжай без промедления. Жизнь дороже неверной славы. Ты молода, у тебя еще все впереди. Помни: хоть ты и сильная, но все же очень хрупкая, поэтому не надрывайся и не слишком переживай за нас… Я сделаю все, чтобы спасти нас, и спасу, вот увидишь. Господь не оставит меня. А пока повинуюсь судьбе, неотделимой от его судьбы. Я никогда его не покину, что бы ни случилось. Ни малейшей трусостью не разрушу свою высокую преданность и буду ему опорой во всем. Если я не смогу этого сделать, добейся ты, чтобы все узнали правду обо мне, и о нем, и о нашей божественной любви. Да, настолько божественной и вечной, что ни время, ни сама жизнь над нею не властны».
— Чиано в своих дневниках обвиняет семью Петаччи в интригах и спекуляциях, но впечатление такое, что выгоду из любви Клары к Муссолини извлек только ваш брат Марчелло.
— Ну конечно, всем нужен козел отпущения, а облить человека грязью легче легкого, тем более если его уже нет в живых.
— Как умер ваш брат?
— Его расстреляли вместе со всеми.
— Это я знаю. Но почему он оказался с ними?
— Он не хотел оставлять сестру в беде. Надеялся спасти ее.
— В чем, по-вашему, главная ошибка Муссолини?
— В его чрезмерной доброте.
— Так что же такое эта Клара Петаччи?
— Женщина, прежде всего женщина, и я не знаю, что еще к этому добавить.
— Каким вам запомнился день двадцать пятого июля и где вы тогда находились?
— Это был трагический день для моей семьи. Я только вернулась в Рим из Аренцано, где жила с мужем. Рим бомбили, и я очень волновалась за своих близких. Мы собрались все вместе, но нас предупредили, что Муссолини арестовали и нам надо бежать из Рима.
— И что вы предприняли?
— Ничего. Нас почти сразу схватили. Сначала держали под домашним арестом, а позже перевезли в Новару.
— Как с вами обращались в тюрьме?
— Довольно-таки гнусно. Всячески оскорбляли. Но ничего удивительного: люди всегда сперва кричат «осанна», а потом «распни его».
— Вы находились в одной камере с Клареттой?
— Да, с ней и с мамой… А беднягу отца посадили в одиночку.
— Как вы проводили время?
— В молитвах. Сестра дала девятидневный обет Мадонне Помпейской. Клара была глубоко верующей. И вот на двенадцатый день произошло чудо. Освободили Муссолини и всех нас.
— Об освобождении Муссолини все узнали еще в тюрьме?
— Да. Мы поняли: творится что-то странное, вроде бы мятеж. Мы решили, что уж теперь-то нам несдобровать. Но тут послышались команды на немецком языке. Вошел начальник тюрьмы и сказал: «Вы свободны, Муссолини спасен. Наконец-то!» Хотя перед этим он только и твердил: «Скорей бы уже пришли англичане, шлепнули его и положили конец всей этой бойне!» Да, такова человеческая натура.
— Когда Кларетта снова увиделась с Муссолини?
— В Гардоне, когда он вернулся в Италию.
— Кто кого разыскал?
— Он поручил выяснить, где мы и что с нами сталось.
— Почему она решила последовать за ним в Гардоне?
— Потому что любила его.
— И как дальше сложилась ваша жизнь?
— Не знаю, можно ли назвать это жизнью. Сплошные муки, бесконечное ожидание, слабая надежда на чудо. Но, видно, время чудес миновало. Я была очень молода, но думаю, лучше них понимала истинное положение вещей.
— Чем в основном занималась ваша сестра на озере Гарда?
— Как всегда, ждала его звонка, ждала встречи. Только это и придавало ей сил.
— Она говорила о стычке с его женой?
— Говорила, но я не хочу об этом вспоминать.
— А вы в тот период видели дуче?
— Два-три раза.
— Где, при каких обстоятельствах?
— На вилле Фьордализо. Он произвел на меня удручающее впечатление: совершенно другой человек, усталый, морально сломленный.
— Клара понимала, чем она рискует?
— Думаю, да. Мы все были настроены крайне мрачно. Но она скрывала свои подлинные чувства, шутила, улыбалась, чтобы приободрить нас. Так или иначе, в одном она была уверена: она не покинет дуче, что бы с ним ни случилось.
— Когда вы поняли, что игра окончательно проиграна?
— Пожалуй, начиная с двадцать пятого июля.
— Как по-вашему, Клара предчувствовала, какая именно судьба ей уготована?
— Да. Однажды ночью она вдруг проснулась и говорит: «В него стреляли, а я рванулась вперед, чтоб заслонить. Поэтому сначала попали в меня, а потом и он упал». Увы, предчувствие ее не обмануло.
— А вы когда узнали о казни на пьяццале Лорето?
— К несчастью, я была далеко, в Испании. Утром взяла газету и узнала, что Клара погибла вместе с ним.
А вот как рассказывает об июльской ночи сорок третьего, которая стала роковой для фашизма, Ракеле Муссолини:
«Он приехал на машине часа в три-четыре ночи — точное время не помню, но уже светало. Я подала ему чашку бульона и спросила: «Ну как?» Он ответил: «Заседание только что кончилось». А я: «Ты приказал их всех арестовать?» — «Прикажу». — Но я-то знала, что ничего подобного он не сделает. Еще он сказал, что поедет к королю и должен переодеться в штатское. А я говорю: «То, что ты будешь в штатском, развяжет им руки. Они тебя опередят». Но Бенито объяснил мне, что ему необходимо ехать, ведь документ об объявлении войны подписывал не только он, там еще стоит подпись Его Величества. Я снова стала его отговаривать, боясь, что он уже не вернется.
Мы еще немного поговорили, потом я посоветовала ему прилечь: у него был такой усталый вид. Напоила его отваром ромашки, и он уснул, но поднялся чуть свет, чтобы к восьми быть уже в палаццо Венеция.
А на следующий день дом окружили человек триста солдат во главе с полковником. Были даже танки и орудия.
Я вышла покормить кур: кроме меня, в доме никого не осталось. Смотрю — навстречу мне офицер. «Это дом Муссолини?» — спрашивает. Я говорю: «Да, его». А он мне: «Знаете, вчера по радио передали, что его поймали в Милане с полным чемоданом мехов и драгоценностей». «Да ну? — говорю я. — Надо же, всех перехитрил!» Он вошел, огляделся: «А ничего вилла!» Я говорю: «Никакая это не вилла, это наш деревенский дом». Тут офицер заметил бюст моего покойного сына Бруно. «А ведь я его знаю, отличный парень! Мы с ним в начальной школе вместе учились. А вы с ним знакомы?» «Да, — говорю, — была знакома, это мой сын». Он как-то смутился, подошел ко мне поближе: «Нас не предупредили, что вы здесь. Я, пожалуй, пойду скажу полковнику, а то он тоже ничего не знает».