Это его последнее открытие. Ему случается формулировать его то более агрессивно, то более весело. Но вы простите его, это все проклятая мигрень. Он изошел потом под этим тропическим солнцем. Кроме того, ты сегодня не обедал, дорогой мой. Как же стучит в левом виске, стучит все сильнее и сильнее, словно боль стремится вырваться наружу, нарушая своим шумом черно-красное безмолвие черепной коробки. Найти бы тенистый уголок или снадобье Луветты, сделать компресс, вытянуться, РАССЛАБИТЬСЯ. Да, что касается открытия, то оно вот: нужно уметь превращать в шутку саму же шутку. Нужно бороться со своими внутренними врагами их же собственными методами. Кто может сказать лучше? Он мечется по своей клетке из угла в угол. Ему кажется, что, если ему удастся посмеяться, искренне посмеяться над собой и своими терзаниями, он будет спасен. Он не уверен, что выбрал верный метод. Насмехаться — это не тот метод, равно как и пить, и принимать витамины. Как же это все глупо! Зачем загонять себя в угол, зачем так расстраиваться, доводить себя до полного истощения сил? Такое чувство, что он уже истер, источил себя до самых костей. Ну не будем драматизировать: он тер себя так, как терли бы металл, чтобы отполировать его, при этом цель, которую он преследовал, была не добиться блеска, а, наоборот, приглушить его, чтобы забиться в вожделенную тень и наблюдать оттуда, как другие справляются с жизнью без трагедий и киношных эффектов. Марш! Марш! А ну, давай, шагай в ногу со всеми, упрямый осел, любитель-сказочек. И что тебе не жилось спокойно? Твоя дорожка уже была проторена. Разглагольствования в кафе в угаре несбыточных идей. Сегодня ты мог бы быть прогрессивным издателем и мирно сидеть в своем скромном кабинете, скромном, но вполне в духе времени: на стене рисунок Матты[5] и, возможно, даже какая-нибудь вещица Пикассо. «Он написал ее для меня прямо на скатерти в крошечном бистро в Валлорисе». Ты стал бы свидетельствовать на процессах, возбужденных против твоих коллег, что связались с порнографией, выступал бы против цензуры и за «права человека», заигрывал бы с левыми. Красота! Или стал бы сподвижником «генерала» — у тебя ведь была такая идея, ты же говорил: «Я поддерживаю режим, который проводит политику, отвечающую моим чаяниям», высказался бы пару-тройку раз на страницах «Монд», остроумно прошелся бы по поводу разного рода прожектеров, нагоняющих тоску зануд и салонных бунтарей, и вот тебе уже вешают на грудь орден. Не говоря уже о массе других возможных поворотов судьбы: вот ты, еще молодой отец, отрабатывающий с сыновьями на корте «подачу свечи». А вот ты рьяный борец за эффективность труда, пытающийся внедрить современные методы руководства производством в свою старую как мир профессию. Или же хорошо законспирированный гуляка: прекрасная семья, стабильность и благопристойность, и никого не касается, сколько ты платишь за укромную квартирку в Отее с темно-синим паласом на полу, широченной кроватью, кое-какой мебелишкой от фирмы «Кноль», телевизором, прекрасно принимающим одну из программ шведского телевидения (по поводу этого прекрасного приема ты безумно хохотал вместе с Анной, Ингрид или Тоней) и шикарными долгоиграющими пластинками, только вокал, мадригалы Пёрселла и Палестрины[6]. Кем еще? Кем еще ты мог бы стать и не трепать нам нервы? Коллекционером — любителем кабриолетов, реставратором загородных вилл, великим моралистом? Впрочем, и других ролей предостаточно. Какая муха укусила тебя, заставив выбрать самый безнадежный путь? И вот теперь перед нами сорокалетний мужик, погрязший в проблемах, которому седина ударила в бороду, а бес в ребро. Ни дать ни взять буржуа образца 1840 года с той лишь разницей, что те предпочитали избегать всяческих потрясений и умели копить деньги. О тебе этого не скажешь. Глава компании без гроша в кармане. Большой начальник, но все же наемный работник. Власть и раболепие — вот два сосца, питающих твой комфорт. Власть? Давайте не будем ничего преувеличивать. Вот уже многие месяцы все, что ты делаешь на работе, словно перестоявшее тесто, расползается у тебя под руками, тебя мучает желание подать заявление об уходе, но ты все откладываешь, ты все куда-то рвешься, временами вдруг загораясь какими-то идеями, поскольку, что ни говори, но ты любишь свою профессию, тебе еще частенько приходится убеждаться в этом и с достоинством исполнять свою роль акушера, исповедника, наставника — как еще это назвать? — и приходить в волнение, когда в твоем издательстве выходит в свет очередная книга, заставляющая сладко замирать твое сердце.
5
Матта, Роберто (1911–2002) — знаменитый чилийский художник-сюрреалист, скульптор и поэт.
6
Пёрселл, Генри (1659–1695) — английский композитор и органист; Палестрина, Джованни Пьер-Луиджи (ок. 1525–1594) — итальянский композитор, глава римской полифонической школы.