- Что у тебя в руке? Что это?.. Отдай немедленно, придурок! Это мое! опять заорал Платон и вдруг увидел себя со стороны: потный, красный, злой мужик, в облитых мочой брюках бросается на парня и отнимает у него золотую заколку для галстука, которой тот ковырял в ухе.
- Отдай дяде булавку! - еще громче заорал Федор и залепил брату подзатыльник.
После этого стало тихо. Платон крепко сжимал в руке отвоеванную заколку для галстука. Веня обиженно сопел, отвернувшись. Федор потер себя ладонью по голове, по короткому темному ежику, и решил закончить дело миром.
- А если бы Тони стащил у тебя из пупка серьгу и засунул ее себе в задницу? - назидательно поинтересовался он.
- То задница, а то - ухо! - огрызнулся Веня. - Это ты виноват. Говорил тебе, не сыпь сразу обе таблетки! Одной вполне хватило бы. Посмотри на него. Он обозвал нас придурками, а я могу поспорить - таких слов наш дядя никогда раньше не говорил. Помнишь, как он набросился на отца и сказал, что детей оскорблять нельзя?
- Настоящие ублюдочные придурки, - захихикал Платон, и ничего не мог с собой поделать даже после болезненного щипка себя за ляжку. - Мальчики, со мной что-то происходит, это, наверное, такая странная аллергия на пиво. Я уже опух?
- Это не от пива, а от двух таблеток экстази, - объяснил Веня. - Тебе после небольшого запоя хватило бы и половинки одной.
- А где я взял эти таблетки? - еще не совсем осознал происходящее Платон.
- Нигде ты их не взял. Федька разгрыз две штуки и заплюнул в бутылку с пивом. Потом взболтал...
- Дегенерат! - восторженно заметил Платон. Федор завел мотор и сердито рванул с места.
- А самолет был? - спросил Платон.
- Был, - ответил Веня.
- И аэропорт был?
- Был.
- А стюард в красной бабочке?
- Был.
- Ну слава богу! Я не сошел с ума. А теперь куда мы едем?
- К гостинице "Центральная".
- Зачем?
- Мы покажем тебе Пончика, ты в него выстрелишь и будешь стрелять, пока не попадешь или пока нас всех не убьют.
Услышав это, Платон помолчал, потом тяжело вздохнул и сам себе сказал:
- А что поделать? Грехи наши тяжкие...Чувствовал, не умереть мне у себя дома, как минимум - в психушке. Самое смешное, знаете что? - обратился он к братьям. - Что я - бухгалтер.
- Расслабься, Тони. Я не обижаюсь, - сказал на это Федор. - Расслабься и перестань объяснять.
Здесь все свои.
Они неслись по шоссе со страшной скоростью. Вдали вдруг возник сказочным миражом город с белыми изломами улиц, и через секунду все поглотила яркая вспышка - это море открылось за поворотом и ослепило отраженным от воды солнцем.
- Море! Купаться! - в восторге вскочил Платон, ударился макушкой о перекладину откидного верха и свалился.
Он лежал на сиденье, смотрел вверх и едва сдерживался, чтобы не расплакаться - приступы бешенства сменялись острой жалостью к себе. И вдруг произошло чудо: с жужжанием потолок машины отполз назад, и открылось горячее просторное небо! Платон тут же встал, держась за спинки передних сидений, и подставил лицо бешеному, пахнущему травами ветру.
- Подыши, Тони, - ласково разрешил Федор. - Подыши, а искупаться никак нельзя, извини. Время. С одиннадцати тридцати до двенадцати Пончик пьет пиво на террасе и обсуждает свои дела по телефону. Опоздать нельзя.
- Я буду стрелять стоя! - закричал Платон, и ему пришлось схватиться правой рукой за грудь, чтобы колотящееся в ребра сердце не вырвалось наружу и не скатилось вниз по камням к зеленоватой воде, поймавшей солнце. - Стоя, и на полном ходу! Ура! Мы победим!
Через двадцать минут, когда они въехали на центральную улицу города, Платон, конечно, иссяк. Он с трудом разлепил отяжелевшие веки, когда Федор попросил его осмотреться.
Платон честно вертел головой, пока братья, нацепившие одинаковые солнцезащитные очки, проезжали мимо гостиницы.
- Есть, - тихо заметил Веня.
- На том самом месте, - кивнул Федор и протянул дядюшке пистолет дулом вниз.
В этот момент Платон осознал безвыходность ситуации и стал вертеться активнее, внимательно рассматривая проезжающие мимо машины и людей на тротуарах.
- Спокойно, Тони, - попросил Веня. - Мы его видели. Приготовься.
- Нет, я еще не готов, - поспешно заявил Платон. - Я не могу стрелять! Никого нет рядом, никаких агентов, и потом - где здесь воздух? Где здесь тот самый чертов воздух, в который нужно целиться?!
Он с ужасом на лице стал разглядывать оружие, заглядывая в ствол и нюхая его.
- Говорил же тебе, две таблетки - это много! - прошипел Веня.
- Поздно обсуждать, - пробурчал Федор и резко развернулся на месте на сто восемьдесят градусов.
Под ужасающий скрежет тормозов братья с полминуты наблюдали в зеркальце, как их дядя, открыв рот и вытаращив глаза, подбрасывает перед собой пистолет то одной, то другой рукой.
- Тони! - прокричал сквозь ветер Федор, набирая скорость. - Что ты делаешь?
- Ты затормозил резко, я его чуть не выронил, - с облегчением выговорил Платон, поймав наконец пистолет где-то внизу живота.
- Третий столик по ходу, мужчина в желтой футболке! - сказал Веня. Приготовься. Федька сбавит скорость, но чуток.
Платон ухватил пистолет и резко встал. Он с ужасом стал высматривать террасу и столики, потом вспомнил, что это ему совсем не обязательно. Веня осторожно отвел дуло, которое уперлось ему в шею, когда Платон встал.
- Ну где же вы! - взвыл Платон, оглядываясь, и на всякий случай помахал над головой тяжелым пистолетом.
- Рано! - крикнул Федор, и почти сразу же: - Давай!
Нервы у Платона не выдержали.
- Я бухгалтер! - закричал он и выстрелил. Федор нажал на газ. Платон от рывка машины свалился и зачем-то закрыл голову руками.
- Опаньки! - сказал кто-то из племянников. Над ними с шорохом проползла крыша, закрывая небо.
Приготовившись ехать долго, Платон пытался улечься и подтянуть под себя ноги, но, к его удивлению, через три-четыре минуты машина свернула в переулок и резко остановилась.
От стоящей во дворе "Скорой" подбежали двое санитаров с носилками, открыли заднюю дверцу и стали вытаскивать Платона за ноги. Он исступленно отбивался. Он даже что-то кричал, но после вонючей марли у лица поплыл в невесомости, больше всего на свете желая, чтобы это и была смерть - сладкая, легкая, как сон, а не преддверие психушки.
С большим трудом у затихшего Платона удалось вытащить из руки пистолет. Федор протер его и выбросил в мусорный контейнер. Братья проследили, чтобы дядюшку тщательно укрыли с головой, осторожно завезли носилки в машину и сами сели по обе стороны от вспучившегося животом под простыней тела.
- Ты видел? - спросил Веня. - С одного выстрела.
Федор только кивнул, играя желваками, взял свисающую вниз руку Платона с ухоженными отполированными ногтями и пожал ее.
Через сорок две минуты "Скорая" подкатила к заброшенной взлетной полосе в полутора километрах от аэропорта, а еще через три с половиной минуты небольшой частный самолет взлетел, оставляя внизу слепящее море, прилепившиеся к выступающим скалам маленькие причудливые беседки, белые изломы прокаленных улиц и камни, камни, камни - везде у зеленой воды.
Все в белом. Потолок белый, шторы на окнах - тоже, стулья из белого пластика, белая простыня на родном животе (Платон пошевелил рукой и убедился это его пальцы на его животе), белый колпак на женщине в белом халате. На подоконнике в трехлитровой банке стоял огромный букет красных роз.
- Безвкусица, - сказал Платон.
- Что вы сказали? - склонился над его лицом колпак.
- Очень яркое пятно на стерильном фоне.
- Как вы себя чувствуете? - заботливо поинтересовался далекий женский голос.
Платону очень хотелось объяснить, как именно он себя чувствует - словно ему только что выдрали верхние и нижние коренные зубы справа, употребив для этой процедуры ударную дозу обезболивающего. Теперь щека онемела, губы справа тоже, язык плохо слушается, наркоз дошел даже до глаза - полуприкрытый, он не желал ни моргать, ни открываться пошире. А так как Платон, всю сознательную жизнь трепетно относившийся к состоянию зубов, наверняка сопротивлялся, то его пришлось привязать, или даже немножко побить, потому что пошевелиться нет никаких сил - все тело болит и ноет.