В ресторане, в котором я обедал, случайно встретились два толстых господина, выглядящих ну очень богатыми. По лицу было видно, что капиталы их были подозрительными. А так, на вид, все было очень богато: золотые кандалы на запястьях, остроносые туфли. Один вошел, второй тут же встал из-за стола бросился первому в объятия, и они начали слюнить друг другу щеки. Только сейчас я заметил, что каждый из них был с охранником. Телохранитель уже бывшего здесь сидел и проверял почту в телефоне. Второй охранник весело ему помахал. Друг другу они дали пять. И так они и беседовали: рыцарь с рыцарем, оруженосец с оруженосцем. У обоих охранников их карманов нагло выпирали пистолеты.
А над городом высился гигантский еврейский центр. Очень уж он демонстративно высился, и на месте архитекторов со строителями я бы опасался, что эта вода потечет на мельницу антисемитам. Только, похоже, ни архитекторы, ни строители не боялись.
В стоящей в стороне синагоге было тихо. Я вошел в ту тишину, где все углы были прямыми, а стены белыми. Бима и амуд[160] выглядели так, словно взялись из дизайнерского магазина на Пятой Авеню. Я был один. А через минуту зашли пожилые типы в шляпах, с бородами и пейсами. В зале тут же началась суматоха. Только через какое-то время до меня дошло, что они вовсе даже и не пожилые, что ребята даже молодые. С лицами, не имеющими ничего общего с классическим, европейским представлением о еврее. Потому что это были лица молодых американцев: курносые носы, широкие челюсти, узкие скулы — ну а все эти усы, бороды и пейсы выглядели приклеенными. Болтали они на нью-йоркском английском. Все сращения согласных взрывались у них на губах, как будто те были посыпаны селитрой.
Мне не хотелось с ними говорить, зато хотелось им. Как только меня увидели — сразу же подошли. Похоже, к ним сюда редко кто заходил. Так что говорили о том, о другом, о том-сём… Ну и откуда я приехал. Я ответил.
— Польша! — воскликнул один из них, с рыжими веснушками на носу. Выглядел он так, как будто сошел с экрана сериала «Чудесные годы»[161] и на Хеллоуин переоделся в ортодоксального еврея. — Якшемаш! Борат[162] так говорил по-польски! Якшемаш! Врубаешься?
Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не дать ему по морде, я вышел из синагоги.
Похоже на преддверие ада?… Тот самый еврейский центр «Золотая Роза». Синагога находится дальше по той же улице
Я вернулся на вокзал, в ВИП-зал. За вход снова пришлось заплатить. Девица все так же сидела в своем углу, в своих мехах, мушкетерских сапогах-казаках, в своем блядском прикиде, с тем своим презрением ко всему на этом свете, что только не обвешано бриллиантовыми колье, что не ездит на черном матовом хаммере с золотыми колпаками.
Меня это ужасно доставало. Доставало, потому что меня достало все вокруг. Доставало, потому что мне было известно, что девица эта родом из какой-нибудь заблеванной хрущевки, в которой она хороводилась в одной комнате со всей семьей, где сортир протекал, а вода не спускалась, и все рассыпалось прямо в руках; я знал, что каждое утро она шлепала по серо-бурым дорогам своего похожего на нору города, в котором не было ни крошки красоты, одна только грязь, вонь, дерьмо до самого горизонта; города из пугающей антиутопии, ставшей реальностью, в котором нельзя было вести реальной жизни, потому что ты брел по пояс в дерьме, в Мордоре, в элбонском болоте[163].
Я присел за стойку бара и заказал себе водку на льду, с лимоном. Выпил, и тут же заказал вторую порцию. Теперь уже взгляда с девицы я не спускал. О, я знал их всех, думал я, выпивая третью и четвертую порции. К примеру, в Крыму, в туалете на платном — на ПЛАТНОМ! — пляже в Алуште. Ссаки там стояли по щиколотку, воняло словно из выгребной ямы, все было развалено и покрыто сантиметровым слоем грязи, как будто бы эстетика — одна из базовых потребностей человека — там была попросту отключена. И они, красивые, стройные газели с накрашенными коготками и в макияже, который не снимали, даже идя в ванну — влезали туда, в ту всю гадость по собственный щиколотки, потому что другого выбора у них не было. И они присаживались на корточки во всей своей красоте над засранными дырками в земле и ссали-срали в те дырки, и их вьетнамки скользили по тому шламу из дерьма и ссак. А потом они выползали из той дерьмовой дыры и все так же прохаживались по пляжу, словно королевы их плохих сказок. Потому что то была их действительность, а другой у них и не было. И они могли только одно — ненавидеть ту действительность от всего своего сердца. И они знали, что все остальные знают, почему они ее ненавидят, так что с разгона они ненавидели и всех остальных.
160
Амуд — пюпитр кантора в синагоге, ведущего общественную молитву. Бима — возвышение в синагоге, на котором зачитывают свитки Торы.
161
Американский сериал The Wonder Years (1988–1993, 115 серий), о типичной американской семье Арнольдов в 60-е годы.
163
Во Вселенной Дилберта (в комиксах и сериале про офисного работника) так называется выдуманная восточно-европейская страна (Элбония), где единственный товар — это грязь, а жители живут по пояс в этой грязи (наберите в Гугле: «Дилберт», «Элбония» и увидите множество мелких графических историй).