Об этом я как-то сказал Тарасу. Тогда мы сидели в львовской пивнушке, стилизованной под землянку УПА, где при входе необходимо сказать: «Слава Украине!», а официанты носили бандеровские мундиры. К этому времени нам удалось вусмерть напоить какого-то доставучего работника польского посольства, который плакался, сколько это Польша делает для Украины, и какая Украина неблагодарная, и как она польскую добрую руку кусает. Мы упоили его так, что на выходе он надевал пальто на ноги, а по лестнице полз на четвереньках. Ну а при случае мы нажрались и сами.
— А ты был прав, Тарас, — говорил я. — Ничего здесь нет. Самая нормальная страна. Вот только хуево устроенная.
Тарас прищурился.
— Просто ты начал смотреть на Украину глазами украинца. А до этого — как? — на сафари сюда приезжал? Все это время?
— Бли-и-ин…
— Что, ориентализм, или как? Экзотика? Приезжал сюда как в зоопарк?
— Нет, — забычковал я сигарету в пепельнице и тут же прикурил новую. — Нет, — сказал я еще раз, все так же не зная, что сказать дальше. — Это меня интересует, — ответил я через какое-то время.
— А почему это тебя интересует?
— О, Господи, — а что еще я мог ответить? — Потому что интересно.
— Так что в этом интересного? В этом вечном бардаке? В бедности?
— Блин, ну, Тарас, — сказал я. — Таким образом все можно развалить, а это не так…
— Что, увидел в бедности экзотику, и она тебя заинтересовала?
— Бля, ну… человеку нужно чуточку… ориентализма, — попытался продолжить я. — Какого-то романтизма…
— Парень, — развалился Тарас на стуле. — Ты чего буровишь? Мы здесь живем, здесь наша действительность. У нас здесь свои страхи и свои надежды. И более того, мы, курва, должны эту действительность как-то пытаться полюбить, чтобы не свихнуться. Относиться к ней серьезно. Со всей серьезностью. Потому что другой у нас нет. А ты, мой, курва, польский друг, говоришь мне, что все это время глядел на меня и на моих земляков, на всю мою страну — как на обезьян в зверинце?
— Нет, неправда, — возразил я. — Это ты себя накручиваешь Так как, если кто-то интересуется Индией или Африкой, то, выходит, он стервятник, которому нравится поглядеть на людские страдания?
И уже выговаривая эти слова, мне хотелось так себя укусить в дурной язык, чтобы его откусить и выплюнуть.
— Африка? — медленно спросил Тарас. — Индия?
— Курва, — только и сказал я, — сминая окурок в пепельнице.
— А пытался ли ты и вправду чего-то понять? — Тарас и вправду накручивал себя. — Глядел ли ты вообще на нас, как на людей, или — нацелил лн на меня в обвиняющем жесте огонь своей сигареты, — просто насыщался этим своим Schadenfreude?
— Каким еще, курва, Schaden… — начал было я, но он меня перебил.
— Ты сам живешь в хуевой стране, более хуевой, чем другие страны по соседству. Но только не по сравнению с моей. И потому-то, жалкий ты уебок, ты приезжаешь сюда, чтобы почувствовать себя лучше?
— Где-то я уже это слышал, только…
— Что только? Только посчитал, что все клёво? Бля, этот весь твой пиздеж: «Украина похожа на Польшц, только еще сильнее»… Так вот оно в чем дело, ты, курва, напитывался тем, что другим еще хуже?
— Перестань пиздеть, Тарас, — ответил я, но тот уже бросил окурок в пепельницу и натягивал куртку. Затем вытащил бумажник и бросил на стол несколько банкнот. Гривны приземлились возле пустых рюмок.
— Держи, — сказал он. — Я угощаю. Спасибо тебе за этот вечер. Я понимаю, что для тебя это всего лишь смешные, ничего не стоящие бумажки, «Monopoly money». Только их, чтоб ты знал, тоже можно конвертировать в твердую валюту.
— Тарас, — усталым голосом попросил я. — Не выпендривайся. Садись.
— А, — услышал я в ответ, — ебись ты конем, полячок сраный. И знаешь, что меня бесит больше всего? Что весь, курва, так называемый интеллигентский Львов, ну ничего, а только «Польша», «Польша». Приятели Украины. Братья. А мы всего лишь фрайеры, и все. Пиздуй отсюда.
— А разве мы и вправду не…? — тихо я произнес ему в спину. — Ты же сам поляк! — выкрикнул я, когда Тарас уже выходил.
На другой день он не брал трубку. А у меня было похмелье. А вот сил как раз не было. На вечер у меня было уже договоренное интервью с лидером местных националистов; и я этого лидера в своей статье желал превратить в совершеннейшего паяца.
Но вместо того я взял такси на вокзал. Таксист носил клетчатую фуражку. Был он милым и разговорчивым. Мы проболтали всю дорогу до Шегини. И он крепко пожал мне руку. А мне было стыдно. Честное слово, я испытывал стыд. И чувствовал, что просто не заслуживаю того рукопожатия.