— Ну да, — ответил ему Гавран, которому явно нужно было на кого-то наехать, — от безработицы и нихренанеделания получается самое обалденное просветление.
Паренек поглядел на нас как на варваров.
— Ничего вы не рубите, — заметил он.
Из церквушки вышла девушка. Короткие волосы, вьетнамки, с красивыми ступнями и ногами, выраставшими из джинсов, обрезанных чуть ли не в паху. У нее были черные, очень черные глаза. Как будто бы кто-то прострелил ей две дырки в голове. А сразу же за нею вышел поп. Они разговаривали по-украински. У попа была такая мина, как будто бы он размышлял над тем, ну куда бы ее затащить, чтобы трахнуть. И он был явно разочарован, когда девица подошла к пареньку с фотоаппаратом и обняла его. Поляк и украинка. Фотограф наблюдал за взглядами, которыми мы обклеивали коротковолосую девчонку, после чего насадил на себя улыбочку, характерную для парней невообразимо красивых девчонок — вынужденной снисходительности и деланной иронии.
— Вы к Шульцу[24]? — спросил он. — Место, где его убили, узнаете по лампадке. Это я зажег ее, — похвалился он.
— Родина тебе этого не забудет, — Гавран похлопал его по плечу, а ножкам подмигнул. Девица поглядела на моего приятеля с презрением. Теми своими простреленными дырочками.
А лампадка таки была, имелась. Она стояла под ступеньками небольшой пекарни, вывеска которой гласила «Свіжий хліб». И она, то есть лампадка, даже горела. Именно в этом месте труп Шульца лежал целый день, потому что немцы по какой-то причине не позволили его оттуда забирать. Я пытался все это себе представить. Его, лежащего, маленького, чернявого, в тяжелом зимнем пальто — только ничего из этого не вышло. Точно так же, как не мог себе здесь представить всех тех эротических хороводов из «Языческой Книги». Вот это должно было бы выглядеть по-настоящему глупо. Впрочем, в Дрогобыче вообще трудно было представить что-либо, происходящее перед советскими временами. Даже Галичину. Советский Союз привалил Галичину своей неуклюжей тушей, и туша эта до сих пор здесь лежала, хотя тело и издохло, но вот похоронить его пока что не удавалось.
Бруно Шульц
Дрогобыч, место гибели Бруно Шульца
В связи с этим я отправился в аптеку за бальзамом «Вигор», а Гавран в продовольственный магазин — за хлебным квасом. Как всегда, когда я покупал бальзам «Вигор», аптекарша усмехалась себе под нос. А меня это смущало.
— Ну что такого смешного в бальзаме «Вигор»? — спросил я.
— Да ничего, ничего, — ответила та.
— Но я ведь вижу, — настаивал я. Та покачала головой и сказала, чтобы я не брал себе в голову, и что все нормально. Я пожал плечами, взял две бутылки и вернулся на ступеньки. Гавран там уже сидел. Лампадка, зажженная перед фотографией, горела у него между ногами. Мы выпивали и глядели на дрогобычский базар.
— Лампадку зажгли? Как хорошо, — услышали мы вдруг польские слова. Рядом с нами стояли две девушки. У одной на футболке имелась надпись «Бруно Шульц», у другой было — «Франц Кафка». У обеих волосы были выкрашены черной краской, но у одной они были короткими, а у второй — длинные, до лопаток. Обе держали в руках по черной свечке.
Девицы учились на польской филологии. В Варшаве. Та, что с короткими волосами, звалась Марженой. С длинными — Боженой. Приехали, как утверждали сами, «отдать честь великому польско-еврейскому писателю, мастеру польского языка». Именно так они это выражали. Отдать честь и обязательно найти улицу Крокодилов.
Девицы зажгли свои черные свечи (наверняка купленные в каком-то дизайнерском бутике еще в Варшаве), поставили под лестницей и присели рядом с нами. Мы пустили по кругу «Вигор».
— Боже, какая же это бедная, но вместе с тем насколько же увлекательная страна, ведь так? — говорила Божена, а голос у нее вызывал раздражение. Она как-то скрежетала, чего тут уже говорить, и неприятно разделяла высказывания на слоги. — Я бы охотно здесь какое-то время пожила. Здесь я чувствую себя как будто в сказке. Как-то успокоительно, так? Все меня здесь успокаивает. Все эти разрушения, которые мы здесь видим, в них, в самой своей сути, ведь есть нечто шульцевское, так? — Разговаривая, Божена немного размахивала руками. На запястье у нее были вытатуированы знаки инь и янь. Это означало, что после учебы она еще не скоро очутится на рынке труда. И, скорее всего, ничего делать и не станет. — Меня это по-настоящему околдовывает. Именно тут. Все здесь — ммм — разъебано, как у Шульца. Все недоделано. Все такое — манекенное, так? Оно утратило форму. И ме это ужасно нравится.
24
Бру́но Шульц (польск. Bruno Schulz, 1892–1942) — еврейский художник и мастер польского слова. Сборники новелл Шульца «Коричные лавки» и «Санатория под клепсидрой» считаются шедеврами европейской литературы XX века.
Бруно Шульц родился 12 июля 1892 года в украинском городе Дрогобыч. В 1914–1915 годах учился живописи в Вене. Автор повестей в новеллах «Коричные лавки» (1934) и «Санатория под клепсидрой» (1937). Кстати, в названии непередаваемая мрачная игра слов: klepsidra по-польски и «водяные часы», и «листок с публичным извещением о смерти». На flibusta.is имеются качественные переводы на русском и украинском языках.
Его тексты, в которых повседневная жизнь маленького провинциального городка становится фантастической притчей о судьбах мира, перенесены на театральную сцену («Умерший класс» Тадеуша Кантора), экранизированы («Санатория под клепсидрой» Войцеха Хаса), стали основой анимационных фильмов («Улица Крокодилов» Стивена и Тимоти Куай, 1996), музыкальных произведений (опера Дж. Вулрича «Улица Крокодилов»).
30 июня 1941 года немецкие войска оккупировали Дрогобыч. Шульц был застрелен гестаповцем на улице дрогобычского гетто 19 ноября 1942 года. Ряд его литературных произведений и практически вся живопись утрачены.
В Дрогобыче действует музей Бруно Шульца. В начале 2001 были обнаружены фрески, которые Шульц в 1941–1942 выполнил для гауптшарфюрера Феликса Ландау на вилле последнего в Дрогобыче. В мае 2001 три фрески были сняты сотрудниками центра «Яд ва-Шем» и нелегально вывезены за пределы Украины, остальные выставлены в Дрогобыче и являются одной из главных достопримечательностей города.