И хочешь верь, хочешь нет, однажды из-за этого от него сбежала подружка. Да нет, не из-за проблем с этим делом, а потому, что она не выдержала его вечного свиста. При том что он еще очень тихо насвистывал, воздух втягивал. Только она не рыжая была, а что-то такое среднее.
А то, что в этот вечер совершенно бессознательно насвистывал Бреннер, тоже было очень показательно. Потому как это была та самая песня, которую Клара когда-то записала ему на кассету.
В квартире Бреннера было две с половиной комнаты, семьдесят квадратных метров. Там долго можно искать кассету двадцативосьмилетней давности. Правда, Бреннер был уверен, что она должна где-то лежать. Но ведь недаром говорится: три раза переехать — все равно что один раз сгореть. А Бреннер за последние три года переезжал больше трех раз. И теперь у него не осталось и половины вещей, разбросанных когда-то по его прежней служебной квартире.
При этом большая часть вещей когда-нибудь все-таки всплывает. Но нет ведь, не найти как раз того, что ищешь. Я думаю, это уже почти как закон.
И еще один закон: когда переселяешься, всегда стараешься выбросить все, что тебе было годами не нужно, чтобы поменьше перевозить и расставлять потом. Но в первый же день после переезда тебе вдруг срочно понадобится именно эта вещь, и ты вынужден покупать новую.
И еще один закон: если где был обходной путь, то Бреннер гарантированно шел именно им. Его начальников в полиции это доводило до белого каления. И иногда я даже подозревал, что он нарочно это делает. Но всякий раз я должен был признать, что он и вправду просто не умеет сосредоточиться на самом существенном. И теперь Бреннер, вместо того чтобы искать Малыша Берти, которому, может, грозила смертельная опасность, упорно искал кассету.
У него была такая коробка со старыми кассетами, по большей части старше двадцати лет. Какая-то часть со школьных времен. Он уже много лет не открывал эту коробку.
Потому как с тех пор, как появились CD, никто уже не слушает эти кассеты. В лучшем случае в машине, а своей машины у него не было. А в машине «скорой помощи» все эти споры с коллегами из-за правильной музыки, нет уж, спасибо. Самым подходящим для всех было слушать целый день радио.
Коробку он нашел уже через пару минут, и придется признать, что это плохой пример для моего закона, потому как все, собственно, оказалось в порядке: он перевез их, и они ему понадобились. Но ты погоди, я тебе вот что скажу.
В коробке лежало кассет пятьдесят, если не все сто. Тут уж он рылся в этом беспорядке часа два. Сначала ставишь кассету одну за другой, потом слушаешь, что на ней, потому как надписи древние уже, потом переворачиваешь, а потом мотаешь полчаса, это занимает все ужасно много времени.
И за все это время он ни секунды не думал о Берти. Бывает же такое! Надо бы искать человека, а вместо этого ищешь кассету. Вряд ли кассета могла подсказать ему, где найти Берти.
Потому как, перебрав все кассеты, он вынужден был наконец признать: все кассеты на месте, кроме той кассеты Баха, которую ему тогда в Пунтигаме записала Клара. Вот видишь, опять же все по закону.
10
— Я от мужчин вылечилась раз и навсегда, — сказала секретарша банка крови Николь и положила руку на плечи Бреннера.
— Это я понимаю.
— Почему это ты понима-а-а-ешь?
— Потому что ты говоришь очень понятно.
— Правда? Я говорю очень понятно? — прошептала ему на ухо Николь. Я не совсем уверен, что в дело пошли звуковые волны, или это уже прямая передача с губ на барабанную перепонку.
Не буду делать вид, что Бреннеру это в принципе было неприятно. Или что он был такой тип, ну как английский джентльмен, который принципиально никогда не воспользуется ситуацией, если женщина приняла внутрь уже шесть-семь коктейлей с пестрыми зонтиками. Точно нет.
Но как бы ни был он готов на любой обходной путь, Николь была для него все-таки чересчур дальним путем.
Несколько часов проискав кассету в своей квартире, в четверть одиннадцатого он все-таки поехал за город, во Флорисдорф, и немножко поискал вокруг завода «Ватцек-бетон».
Когда оттуда вышли четверо мужчин, Бреннеру не составило труда узнать шефа Союза спасения. Потому как тот был всего лишь в половину толщины этих трех рабочих-бетонщиков, а к тому же очень сильно похож на своего застреленного брата.
Штенцль и самый толстый из трех рабочих-бетонщиков сели в белый «мерседес», а двое оставшихся — в маленький грузовичок с таким синим брезентовым верхом. Бреннер бы, конечно, предпочел поехать с первыми на «мерседесе», но сзади, под брезентовым тентом прицепа, он просто привлекал меньше внимания. Рабочий из покойницкой сегодня в обед досадовал, что брезентовый тент заслоняет свет, но сейчас Бреннер был этому рад.
Когда «мерседес» и грузозик припарковались у Golden Heart, Бреннер подождал еще минут пять под брезентом и тоже вошел в Golden Heart. Двух рабочих-бетонщиков он сразу увидел, а вот те двое из «мерседеса» пропали.
Зато здесь была Николь и позвала его за свой столик.
Это было в четверть двенадцатого, а сейчас половина первого, и все еще в Golden Heart полным-полно народу. А Бреннер все еще за столом Николь.
— А почему это ты о мужчинах уже и слышать не желаешь? — спросил он.
— Это я хорошо понимаю, — прошептала ему на ухо Николь. — Потому что ты говоришь очень понятно!
Наверное, и без всякой Николь он не смог бы и словом переброситься с Ангеликой Ланц, так много народу было в Golden Heart, где спасатели играли в покер на ту малость, что они зарабатывали в месяц. Бреннер видел, как за вечер один сначала проиграл двадцать тысяч шиллингов, а потом за один раз снова выиграл их. Он прямо явно увидел, как у мужика во время этой последней игры проступал пот на рубашке.
В отличие от игроков, для Бреннера это было приятное мгновение. Потому что в первый раз за этот вечер посетители Golden Heart пялились на кого-то другого. На потного игрока из своих собственных рядов, а не на спасателя Креста, который снова сунулся в Golden Heart, не успел еще у него толком зажить глаз.
Если так посмотреть, то Бреннеру нужно было радоваться, что с ним беседовала Николь, заказывавшая себе один за другим коктейли с пестрым зонтиком. И каждый раз, когда подавали коктейль, он тихонько насвистывал про себя эту мелодию. Ну, ты знаешь, его старая болезнь.
— Что ты там свистишь каждый раз, когда мне коктейль приносят? — вдруг раздраженно спросила Николь. Потому как если уж ты напьешься, то эмоции выплескиваются несколько резковато.
— Разве я свищу?
Музыка в заведении играла достаточно громко, чтобы он сам не слышал собственного свиста, хотя свистел, втягивая воздух. Сейчас он удивился, что Николь все-таки услышала.
— Или ты просто губки так сексуально вытягиваешь, чтобы мне в стакан плюнуть? — рассмеялась Николь. Как бы — лучшая шутка, которую мне удавалось отмочить за всю мою жизнь.
Но Бреннеру и самому уже стало интересно, что он такое свистит, и не прошло и минуты, как губы снова стали выводить мелодию. Мелодию с кассеты, которую он искал часами и так и не нашел.
— Церковная музыка.
— Морковная? С чего это ты свистишь песню про морковь, когда я пью клубничный дайкири? Тебе надо клубничную песню свистеть, а не морковную! — засмеялась Николь. А потом она очень нездоровым образом изогнулась, ни один физиотерапевт на свете этого бы не посоветовал. Она положила щеку на ключицу Бреннера, при этом все лицо ее смотрело вниз, а марсианские глаза поворачивались вверх до тех пор, пока она не заглянула в глаза Бреннеру. И только голова немного участвовала в этом движении, все остальное напившееся тело оставалось при этом совершенно спокойным, и Бреннер был готов в любую секунду услышать хруст ее шейного позвонка.
— Я не говорил «морковную».
— Не про морковь? Но про клубнику ты тоже ничего не сказал.