Удильщик. У меня и сомнений нет, дорогой ученик, что все тобой названное принадлежит нашему времени. Ведь я бывал здесь всего несколько лет назад и ничего подобного не видел. Но что это за книга лежит у самого края воды?
Ловчий. Это книга старинных баллад, и я в восторге от того, что мы нашли ее, ведь она поможет нам развеивать скуку дня, ежели клевать будет не шибко или же сонливость начнет одолевать нас.
Удильщик. Отлично придумано. Но к делу. Вначале я поведаю тебе кое-что о рыбе, которая здесь водится. Обыкновенные породы, существующие собственным иждивением, мы можем пропустить, ибо хотя кое-кого из них и легко бывает тащить за уши, прочие так и норовят утонуть. К тому же они столь мало в себе заключают, что ни к чему не годны, если только не напихать в них по самые глаза чего ни попадя. Голавли среди них редки, а вот зубаток — хоть отбавляй; студень из них хорош, в остальном же они мало пригодны для студенчества.
Теперь я расскажу тебе о благородных породах и в первую очередь о золотой рыбке — особом виде, на который многие имеют виды: в здешних краях за ним не на шутку гоняются, причём не только люди, но птицы-ныряльщики, взять хоть зимородков; и заметь, что там, где видна чета этих птиц, в то время как место расчищено от всяких блошек, там ты всегда обнаружишь золотую рыбку, полную жизни и пикантнейшую на пробу; однако там, где местность изобилует желтоватой порослью из семейства бобовых, именуемой донник жёлтый, — там золотые рыбки всегда хуже качеством, и зимородки почти не появляются [140].
Иногда в округе встречается добрый синец, однако напрасно будешь ты обшаривать эти воды в поисках доброй жирной синекуры; те, кто предпочитает подобные лакомства, должны отправиться за ними к какому-нибудь отдаленному морю.
А что касается способов ужения рыбы, то в первую очередь я прошу тебя запомнить, что твоя леса не должна быть толще обычной колокольной веревки: видишь ли, молотить воду, как будто ты работаешь цепом, совершенно бессмысленно, и рыбу наверняка распугает. Лучше всего — простая розга (если, конечно, удочки нет под рукой), тяжесть которой ни в коем случае не должна превышать десяти, ну в крайнем случае двенадцати фунтов, иначе...
Ловчий. Прошу прощения, учитель, что я прерываю такую замечательную лекцию, но к нам приближается преподаватель Колледжа (а я думаю, что это именно он), от которого мы, весьма возможно, выведаем причину тех новейших перемен, которые зрим вокруг нас. Не кость ли это у него в руке, которой он так размеренно помахивает перед собой на ходу?
Входит Профессор.
Удильщик. По его почтенному виду и белым волосам я заключаю, что это ученый профессор. Доброго дня вам, почтенный! Не будет ли с нашей стороны неуместным спросить, что это за кость вы несете в руке? Исключительно печальный символ!
Профессор. Ваше замечание, сэр, весьма уместно, ведь оно и антрополитично, и правильно в обоих членах: я в самом деле несу плечевую кость вместе с ключицей. А вы, несомненно, чужаки в здешних краях, иначе бы вы, конечно, знали, что любой профессор всегда должен носить с собой что-либо, указывающее на его профессию. Так, Профессор Постоянной Ротации возит с собой тачку, Профессор Нарастающего Скандирования носит стремянку; подобно тому и все остальные [141].
Ловчий. Обычай весьма неудобный и, на мой взгляд, противоречащий здравому смыслу.
Профессор. Поверьте мне, сэр, вы абсолютно и аморфологически заблуждаетесь; но сейчас я не имею возможности показать вам, где лежит ваша ошибка, ибо должен вас покинуть, так как хочу успеть на грандиозное музыкальное представление, звуки которого даже на таком расстоянии доносятся до ваших ушей.
Удильщик. Однако умоляю вас прежде оказать нам любезность и помочь в разрешении одного вопроса, над которым мы с другом уже изрядно поломали голову.
Профессор. Говорите же, сэр, и я охотно отвечу, насколько хватит моих скромных способностей.
Удильщик. Коротко говоря, мы хотели бы узнать причину, по которой самое средоточие сего видного здания пронизал неприглядный туннель столь уродливых очертаний, дурацких пропорций и бедного освещения.
Профессор. Знаком ли вам, сэр, немецкий язык?
Удильщик. К моему стыду, сэр, мне не знаком ни один язык, кроме моего собственного.
Профессор. Тогда, сэр, ответ мой таков: «Warum nicht? [142]»
Удильщик. Увы, сэр, я вас не понимаю.
Профессор. Очень жаль. А ведь в наше время все, что ни есть хорошего, приходит из Германии. Спросите наших людей науки, и они скажут вам, что любая немецкая книга по определению превосходит английскую. Да даже английская книга, совершенно ничтожная в своем родном одеянии, окажется значительным вкладом в Науку, когда ее переведут на немецкий.
Ловчий. Сэр, я поражен.
Профессор. Сейчас вы поразитесь ещё сильнее. Ни один ученый человек не станет изъясняться, ни даже кашлять, кроме как по-немецки. В свое время, конечно, достойного английского «Гм!» было достаточно как для того, чтобы прочистить горло, так и для того, чтобы привлечь к себе внимание публики, но нынче ни один человек науки, придающий маломальское значение своему доброму имени, не станет прокашливаться иным способом, чем вот так: «Эух! Аух! Ойх!»
Ловчий. Поразительно! Однако, чтобы не задерживать вас долее, — отчего мы видим над собой жуткую пробоину, словно учинённую каким-то безответственным школяром в балюстраде, примыкающей к Трапезной?
Профессор. Сэр, а вы знаете немецкий?
Ловчий. Поверьте мне, нет.
Профессор. Тогда, сэр, я отвечу вам лишь так: «Wie befinden Sie sich? [143]»
Ловчий. Не сомневаюсь, сэр, вы совершенно правы.
Удильщик. Но, сэр, я хотел бы с вашего разрешения спросить у вас еще кое-что, а именно: что это за непристойный ящик, который заслоняет наш прекрасный небосвод? Во имя чего в чудесном старом Городке и притом на столь видном месте соорудили люди такую отвратительную штуковину?
Профессор. С ума вы сошли, сэр? Ведь это — самое что ни на есть климактерическое и венечное здание, последний вздох нашей архитектуры! Во всем Оксфорде нет ничего похожего.
Удильщик. Слушать вас — такая радость!
Профессор. И поверьте мне, на взгляд серьезного ума категориальное развитие Абстрактного, если подходить к нему мировоззренчески, должно непреложно раскрывать себя в параллелепипетизации Конкретного. На сим прощайте.
Профессор уходит.
Удильщик. Вот ученый человек; и хотя в его рассуждениях много непонятного, но и много ж умного.
Ловчий. Только шумного, на мой взгляд, только шумного. Но не пора ли мне прочесть вслух какую-нибудь из этих баллад? Тут есть одна — называется «Странствующий член парламента»; судя по всему, это грустная песенка, и потому сама напрашивается в уши тем, чьи глаза вынуждены сносить столь гнетущее зрелище.
Удильщик. Читай, достойный ученик, а я тем временем насажу наживку на крючки.
Ловчий читает.
СТРАНСТВУЮЩИЙ ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА [144]
140
В данном абзаце Доджсон высмеивает матримониальные потуги четы Лидделлов; конкретнее — стремление, по слухам, миссис Лидделл видеть своим зятем третьего сына королевы Виктории принца Леопольда. Слухи имели под собой некоторые основания, да и Генри Лидделл был не чужим человеком королевскому семейству. Ещё в 1846 году он стал домашним духовником принца-консорта, в связи с чем ему поручалось читать проповеди в Виндзорском замке в дни пребывания там королевской семьи. В том же году его сделали и ректором Королевского колледжа Св. Петра в Вестминстере — знаменитой Вестминстерской школы, третьей по значимости после Оксфордского и Кембриджского университетов, находившейся по покровительством высочайших лиц; оба эти поста он занимал до 1855 года: именно в этом знаменательном году Генри Лидделл с одобрения королевы был водворён лордом Пальмерстоном на освободившиеся после кончины Томаса Гейсфорда места декана оксфордской Христовой Церкви и главы колледжа при ней. К тому времени юный Доджсон учился в Университете уже два года.
Принц Леопольд был зачислен в студенты 27 ноября 1872, в возрасте девятнадцати лет, на торжественной церемонии в деканате Колледжа. Принц поселился вне стен Колледжа, в доме Уайкхем-Хаус квартала Сент-Жиль, однако тотчас же включился в общественную жизнь городка, одним из центров которой и была квартира декана Лидделла в Крайст Чёрч. Дочерям декана Лорине, Алисе и Эдит исполнилось к тому времени соответственно 25 лет, 22 года и 20 лет. Весной следующего года принц признался одному из своих ближайших друзей, что влюблён, и рассуждал о возможности брака. Имя девушки не называлось; традиция отводит её роль Алисе. Предположительно, королеве всё стало известно, и её это «не развеселило». Какие чувства и как долго в действительности владели молодыми людьми, осталось неизвестным; в мае того же, 1873, года принц был отозван королевой из Оксфорда. И хотя впоследствии молодые люди встречались в обществе, слухов о браке больше не возникало.
Супруги Лидделл видятся в данном абзаце под «четой зимородков», King-fishers. «Правильный» перевод названия птицы (а дословный перевод — «ловцы королей на удочку») оказался возможен благодаря случайному обстоятельству — «зимнему» рождению как Генри Джорджа Лидделла (шестого февраля), так и его супруги Лорины Ханны Рив (третьего марта) — факт, известный, разумеется, и оксфордским обывателям. Название же растения в переводе — «донник жёлтый» — призвано намекнуть на «желторотых донов»; в оригинале — аналогичное обыгрывание.
141
Вышучивания старинного обычая, бытовавшего в основном в среде ремесленников; о нём викторианский читатель мог помнить, например, благодаря Шекспиру. См. начало одной из наиболее любимых публикой (в том числе и Кэрроллом; он цитирует её в «Охоте на Снарка» и пародирует в драматическом бурлеске «La Guida di Bragia») шекспировских трагедий, «Юлия Цезаря». Трибуны Флавий и Марулл с недоумением оглядывают толпу граждан, встреченных ими на городской улице (пер. М. Зенкевича):
Флавий.
Первый гражданин.
Марулл.
144
Имеется в виду Уильям (Вилли) Гладстон, будущий премьер-министр, который потерпел поражения на выборах в парламент от Оксфорда в 1865 году, но в том же году был избран от Южного Ланкашира, а спустя три года — от Гринвича, отчего и назван «странствующим» (подробнее об этом см. примечания к памфлету «Динамика партийной горячки»). Гринвич, как и Оксфорд, — древние городки, исторически сохраняющие самоуправление, а потому имеющие право избирать от себя представителей в парламент.