— Езжай с Богом! — подтолкнул Миха гражданского, и тот, упав на сидение, вдавил педаль газа до полика.
Потом, когда «жигуль» скрылся в пелене дождя, Магар матерился непослушными губами, Миха курил, пряча сигарету в кулаке, а двое остальных хихикали над Магаром.
Еще через полчаса с помощью проезжавшего мимо «Урала» трактор все же завели.
— Попомнишь меня, сволочь! — бросил Магар, забираясь на сиденье и отворачиваясь. Миха только пожал плечами: не впервой. Слава Богу, кажется, на сегодня мера их страданий была наполнена. Как бы то ни было, до «Ворона» добрались без приключений.
В этот вечер румыны явно обломились воевать. Они попрятались в своих траншеях и не доставляли ополченцам никаких неприятностей. Миха невольно представил себе этих механических воинов, которые, притушив фары и сбросив обороты, мрачно веселятся в тонких струях тянущегося из воронок зеленого лиддитного дыма, освещаемые демоническими отблесками огней св. Эльма…
Ну, а, раз война откладывалась, то и «воронам» в траншеях делать было нечего. Поэтому, подержав людей в окопах часа два после наступления темноты, Дима все-таки разрешил личному составу идти отдыхать. На позициях остались только часовые. Тихо было и на одном фланге, где стояли «эдельвейсы», ребята с цементного завода, и на другом, где были окопы ополченцев с трикотажной фабрики.
Снаружи шел холодный, мрачный ночной дождь, а в землянке, прогретой работавшей на соляре печуркой, было тепло и уютно. Миха заполз с матрасом на деревянный настил, устроился поудобнее и закурил. Люди вокруг занимались своими делами. Кто попытался заснуть, кто, найдя пару свободных ушей, негромко трепался за жизнь, трое самых энергичных по-хозяйски зажгли в уголке огарок свечи и неспешно перебрасывались в белот.
— Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне… — от нечего делать тихонечко напел Миха. Потом, позависав пару секунд, опять выдал без определенной мелодии: — Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне… ля, ля-ля-ля… — он подергал пальцами, отсчитывая четверти, и повторил: —…ты вся горишь в огне…
— …а в плен, ребята, лучше не попадать… — донеслось до него в паузе.
Приподнявшись на локте, Миха прислушался.
— …они ж с пленными, как с дровами… Они их того, просто берут и на пилораме распиливают…
— Ебтать, ну и суки!.. — выругался другой голос.
— А еще отрезают все, что лишнее, а потом — крюк за челюсть и на дерево…
— Звери! — сказал еще кто-то. В Дубоссарах с бэтээров гражданских в упор расстреливали… Старых, малых… Народ, когда румыны вошли, ничего же еще не знал, все — в очередях, на остановках, а эти — в упор из «крупняка»… Как таких только земля носит…
— Баб беременных насилуют…
— И маленьких девочек… А потом убивают. Выстрелом в ухо…
— Или топят в жижесборниках… В говне…
«Кажется, я начинаю активно ненавидеть румынов…» — без особых эмоций подумал Миха и снова откинулся на спину.
— Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне… — и уверенно добавил: — И ерш твою медь как горишь!..
Пожалуй, последняя фраза прозвучала слишком громко, потому что в следующую секунду кто-то завозился рядом, и чья-то рука коснулась Михиного плеча.
— Собакин? — вопросительно пробормотала темнота голосом Митяя.
— Собакин, — безоговорочно согласился с ним Миха и опять начал: — Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты…
— Слышь, Собакин…
— Че?
Митяй немного помолчал, потом спросил:
— О чем ты стонешь?
— Этот стон у них песней зовется!.. — бодро продекламировал Миха, пытаясь скрыть смущение. После сегодняшней сцены в окопе общество Митяя вызывало у него неловкость.
— А серьезно?
— Ну, я исполняю… заметь, исполняю… потому что пением это не назовешь… итак, я исполняю самую популярную в Африке песню «Трансвааль в огне», — и, подумав, на всякий случай добавил: — Это серьезно.
— А что такое этот Трансвааль? Страна такая? Ни хера о такой не слышал… — забормотал Митяй.
У него был тон человека, к которому после десятилетней отсидки в самой печальной одиночке Синг-Синга наконец-то подселили сокамерника. Кажется, Митяю было совершенно плевать, о чем говорить. Лишь бы продолжался сам разговор. «Что за тон! — подумал Миха, — Бог ты мой, что за тон!..»