Затем они с хохотом поволокли ее в окоп. Она пыталась отбиваться и истошно кричала, но сильный удар кулаком в лицо на время превратил ее в безвольную куклу. Ромка передернул затвор и, поудобнее устроив автомат на бортике, прицелился. Но стрелять было, нельзя: можно было случайно попасть в женщину или коляску с ребенком. И Ромка, направив дуло автомата в сторону волонтеров, ждал.
Они сорвали с нее одежду и — один за другим — грубо насиловали женщину прямо в окопе; Ромке с крыши все было отлично видно. Толпа в хаки, изредка мелькающие в болотной зелени сукна белые женские руки и ноги, гогот, крики, дикий вопль женщины, возня и звуки ударов. Это продолжалось больше часа. Коляска стояла рядом с бруствером, поодаль валялась распотрошенная хозяйственная сумка. Вокруг были пустые улицы, впереди и справа над крышами поднимались клубы дыма, кое-где в лабиринте города постреливали. И плакал в коляске ребенок.
Ромке тоже хотелось заплакать — он никогда раньше не видал такой грязи. Знал, конечно, слышал, но и подумать не мог, что это — ТАК ПЛОХО. «Суки, да как же так можно!..» Внутри как будто кто-то вбил раскаленный добела железный лом, по спине бежали мурашки. «Суки-то какие, Господи Боже, какие же суки…» Просто в голове не укладывалось, что люди способны на такое. «Они даже не задумываются о том, каково было бы им, если бы их жен вот так…»
Он ждал. Ждал, когда можно будет их убить. Надо было сходить за подмогой, чтобы погуще врезать, да и гранатомет бы не помешал. Но сейчас он не мог отсюда рти. Он должен был досмотреть все до конца…
Потом, когда женщину выпихнули на улицу из окопа, и она, плача и кое-как прикрываясь вытащенной из коляски пеленкой, покатила коляску прочь, Ромка спустился за ребятами.
Когда гвардейцы приготовились к бою и выглянули за бортик, волонтеры с хохотом разбирали «добытые» продукты.
Четыре гранаты одна за другой легли точно в окоп, превратив нескольких фарладанцев в куски обуглившейся свинины. Оставшихся в живых приветствовал щедрый салют из полудюжины автоматов и пулемета. Гвардейцы стреляли до тех пор, пока в окопе не перестал шевелиться последний окорок.
«Фашисты…» — подумал Ромка, внимательно — чтобы навсегда запомнить — разглядывая трупы. А вслух добавил:
— Жаль, что их было так мало…
— На наш век хватит, — угрюмо ответил гранатометчик. — Больно уж быстро они плодятся…
— Ну что, видел?! Видел?! — возбужденно спрашивал Андрей, указывая пальцем в сторону нескольких пятиэтажных жилых домов неподалеку. — Вон там она засела, кукушка! На крыше второй пятиэтажки.
Их команда вместе со своей 122-миллиметровой пушкой стояла на позициях в самом начале Протягайловки. Здесь, рядом, расположились вокруг заводов кварталы старых пятиэтажных домов хрущевской постройки. Дальше, на склоне, собственно и начиналась кучками частных домиков Протягайловка. Слева располагались гвардейцы, справа — бендерские казаки, а они — лихая артиллерийская солянка — поставили свое орудие под каким — то убогим складом, там, где начинался огромный пустырь. Сектор обстрела отсюда открывался отличный, и они, если было нужно, прикрывали огнем и гвардейцев, и казаков.
— Да где ты ее там разглядел? — безуспешно вглядывался Миха в торчащие на крышах телевизионные антенны. — Что, глаз-алмаз, да?
— А то!.. Слушай, браток, а давай эту стерву возьмем, а?
— Кукушку, что ли? — задумчиво переспросил Миха, оглядывая местность. — А на волонтеров нарваться не боишься? Они ведь вон в том садочке стоят, и правее, в домах. Гляди, как бы не обчикаться…
— А мы с собой бендерских казачков прихватим. Чтобы скучно не было!
Михой сегодня целый день с самого утра владело странное нехорошее предчувствие. Он совершенно не понимал, в чем тут дело, но твердо знал — сегодня должно произойти что-то очень и очень паршивое.
— Ну ладно, пойдем, — ответил он неохотно. — Только знаешь чего, надо бы нам поосторожнее как-то…
— Не пурши, браток, все будет чики-пики!.. — Отмахнулся Андрей, уже направляясь в сторону казачьих позиций. — Сходим, словим, вернемся, в общем, все будет — во! — улыбнувшись, он показал большой палец и убежал.
Им очень повезло в этот день. Когда вместе с бендерчанами они оцепили «тот» дом, ни одного выстрела не прозвучало из голой пустоты окон, ни один болотный силуэт не промелькнул в пропасти дверей.