Читая в юности Жюля Верна, я восхищался капитаном Немо, который казался мне очень близким, похожим на известных из родной литературы романтических борцов за освобождение моей страны. Впрочем, он и принадлежал к поколению тех, кто после 1848 года вынужден был признать свое поражение. Следует добавить, что в романах Верна действуют представители разных притесняемых народов, но нет поляков, которые во второй половине девятнадцатого века не были модны в Париже. Если бы я не боялся, что вы обвините меня в провинциальном национализме, я бы задал вопрос: откуда у Верна взялась Индия — ведь, насколько мне известно, Европу не сильно интересовали свободолюбивые устремления вашей страны? Быть может, капитан Немо должен был сначала представлять какой-то из угнетенных европейских народов — недаром он похож на байронического венгра, мизантропа из „Замка в Карпатах“. Впрочем, я не уверен, так ли это; возможно, Верн в образе капитана Немо просто хотел воздать дань уважения так называемым цветным народам. Правда, с ними он часто попадал впросак: когда, например, дети капитана Гранта оказались в Новой Зеландии, англичане явно вели себя там как агрессоры, однако они несли с собой цивилизацию, в то время как защищающие свою независимость туземцы были людоедами, что в глазах Верна не выглядело достоинством, и в последний момент он спас своих героев от гибели в котле с кипящей водой. Так или иначе, вам следует в свой курс об антиколониализме в литературных произведениях включить литературу для юношества».
Заботы историка
Профессор Норт, историк, с грустью следил за развивающейся в университетах кампанией против понятия «объективная истина». Его предки-пуритане во имя того, что считали истиной, покинули в семнадцатом веке британский остров только затем, чтобы их правнук чувствовал сейчас себя почти в той же мере принадлежащим к Старому Свету, как и они. Поколение школяров, которое в молодости упивалось марксизмом, теперь зачитывалось сочинениями французских деконструктивистов и клялось именем Ницше, высмеивая истину как любимое словцо метафизиков и маску насилия.
Норт совершенно сознательно избрал объектом исследований микроскопический уезд, затерянный где-то в недрах Европы, чтобы, избегая обманчивых обобщений, выяснить, что там делалось в годы Второй мировой войны. На первый взгляд там не могло случиться ничего, заслуживающего внимания: несколько небольших городков, болота и леса. Но по сути потребовались основательные знания о прошлом, чтобы понять, каким образом на таком малом пространстве тогда оказались люди, говорившие на пяти языках и исповедовавшие разные религии. Тишина и несколько печальная красота этой провинции (которую он посетил, а заодно проверил свои лингвистические способности), казалось, убеждали в том, что все былое забыто. Однако достаточно было ухватиться за ниточку свидетельства, как одна за другой стали разворачиваться картины страшнее тех, которые могли возникнуть в воображении художников с самыми садистскими наклонностями. Здесь били, насиловали, расстреливали, вешали, забрасывали камнями, сжигали заживо, забивали раненых до смерти — не было, наверное, ни одного вида боли, какую не причинили бы тогда несчастным. Кто убивал, кто насиловал, кто мучил? Кто был палачом, кто жертвой? Камни тех мест молчали, надгробий там не ставили, а поспешно засыпанные могилы давно заросли травой. Одна из достойных черт человека — желание оставить свидетельство очевидца; Несколько таких свидетельств — документов, а также дневников — сохранились, однако Норт обнаружил, что они крайне противоречивы: одно и то же случившееся в городке Н. событие выглядело совершенно по-разному в каждом из описаний в зависимости от национальности свидетеля и языка, которым он пользовался. С огромным напряжением Норт разбирал материалы, пока, наконец, не пришел к выводу, что точно определить ответственность сторон невозможно и что каждая из них готова ссылаться на какие-то факты из прошлого, якобы оправдывающие ее поведение.