Мог ли бы сегодняшний автор, понаторевший в изложении впечатлений и воспоминаний, писать об одиноком герое иначе, нежели исследуя его «психические состояния»? У Робинзона Крузо, по счастью, не было для себя времени, поскольку ему приходилось не только спасаться от голода, но и, следуя появлявшимся у него замыслам, безотлагательно приниматься за все новые работы. С семнадцатого века мы почти утратили представление об иерархии, в которой на первом месте — самое простое.
Мгновенье!
Остановись, мгновенье, и не потому, что ты прекрасно. Поле боя. Изрытая ямами бесплодная земля, культи деревьев. А до самого горизонта, ряд за рядом, не виноградные шпалеры, а могильные кресты. Миллион калек ковыляют, ползут, передвигаются в колясках. Но откуда в воздухе такая эйфория? Канотье набекрень, светлые фланелевые костюмы, осатанелые пляски. Знамение современности, дующие в саксофон негры, извивающаяся на эстраде чернокожая красотка. Кабаре Парижа и новых парижей Востока. Фигурка под юпитерами, которые вспыхивают и гаснут в лад с ее голосом и танцем:
Что за тоска в кружении гёрлз-однодневок, вроде этой, на самом краю темноты:
Где-то растворились лица молодых мужчин, открытые рты, распевающие: «Война, война, ах, что за красота». А тут уже барышни, дамы, в шляпках, украшенных гроздьями вишен, высыпали на балкон галицийского городка с песней о распустившихся белых розах:
Ивашкевич потом ностальгически напишет:
Ты не прекрасно, мгновенье. Но ты было, и неизвестно, что с тобой теперь делать. А поделать нужно, как нужно совершать по кому-то из близких траурный обряд, при том что из нашей вечной, поколениями повторявшейся тоски о бренности всего земного ничто не рождается. Кроме одного: чувства связи с теми, кто до тебя задумывался об уходящем времени, пока уходящее время в положенный срок не унесло их самих. С теми, чьи губы повторяли ровно то же, что сейчас твои: «Все было и прошло, как это может быть?»
Красный зонтик
Глядя на пейзаж, можно подумать, что мы меняемся, а пейзаж остается неизменным. Но это вовсе не так: его хватает на одно поколение, от силы на два. У земного времени свои закономерности: деревья растут, и там, где раньше было солнце, сейчас тень; половодье оставило мочаги с совсем другой растительностью; буря повалила старые деревья-великаны, а на их месте вымахал молодняк, но уже не грабы, а сосны. Однако самые большие перемены вносит человеческое время. В памяти может сохраниться сосновый бор, а от него уже нет и следа, даже пни выкорчеваны. Взгляд ищет пятна густой зелени, яблоневые, грушевые и сливовые сады, сквозь которые просвечивают крыши домов, коровников и овинов. Но ничего не сохранилось, сады вырублены, дома сожжены, и до самого горизонта расстилаются поля, которые возделывают трактором.
Допустим, в этом краю прогуливается дух юной помещицы под красным зонтиком. На справедливое возражение, что духи не ходят с зонтами, можно ответить: но что-то же происходит со множеством предметов, вышедших из употребления, лишь некоторые из них попадают в антикварные лавки. Итак, идет под красным зонтиком Лиля, а может быть, Ися, которая когда-то хаживала по артистическим кабаре и читала Пшибышевского. Она чувствует: что-то здесь неладно — ведь в места своей юности возвращаешься с надеждой, что если они и изменились, то ненамного и их можно узнать. Она ищет парк, а попадает в заросли, в овраг, стоит на склоне, поросшем лопухами и осотом, и говорит себе, что где-то здесь должна быть беседка, в которой они с Витольдом целовались. Странно, думает она, все исчезло — и парк, и беседка, но, может быть, самое странное, что я никогда не встречаю Витольда у нас на том свете, и это, наверное, значит, что на самом деле я его не любила.