Не стоит думать, что мне нравится такое перекошенное лицо. Ничего подобного! Мне оно даже противно. Но меня злит, когда кто-либо из наших классных героев с таким вот выражением лица словно измеряет меня взглядом и указывает мне на мое место где-то там, на низшей ступени. И мне хочется ответить по меньшей мере тем же.
Я еще не сумела разобраться, откуда все это берется. Неужели дело только в том, что мы уже десятый класс и самые старшие здесь, потому что школы-интернаты
стали создавать всего четыре года назад. Наша школа, как одна из первых, сейчас единственная, где имеется такая «высокая ступень», как десятый класс. Не знаю, что будет в будущем году, когда мы станем выпускниками. Думаю, будем общаться только письменно, смеяться во весь рот будет дозволено только с особого разрешения классного организатора, а через младших будем перешагивать по-журавлиному.
Да разве может быть иначе, если «ведущие силы» и «задающие тон» в нашем классе — такие величины, как Ааду Адомяги и его сосед и закадычный приятель Энрико Адамсон!
Раз уж я добралась до этого имени, то мне придется написать и об испуге, пережитом в первый день в этой школе. Трудно даже представить, до чего тесен, прямо до смешного мал мир. Во всяком случае, наша ЭССР. Считаешь, что забрался на край света — и что же? Тут же, у порога сталкиваешься со старым знакомым. И еще с каким знакомым!
Так у колоннады главного входа я столкнулась с Энрико Адамсоном! С тем самым, кто был когда-то наказанием нашей старой школы и пугалом для девочек всей округи. С тем, кого Урмас, когда мы катались с гор на санках, здорово отлупил. С этим самым Энту. Ни в какую специальную школу его в наказание не определили, а все эти три года он учился здесь, в школе-интернате. Так что теперь я учусь с ним в одном классе.
По правде говоря, это — одна из причин, отчего я все еще так тоскую о старой школе и о своем соседе по парте!
Когда мы впервые встретились с Энту там, у колонн, и узнали друг друга, то покраснели почему-то о б а! Я, конечно, от испуга. А какое солнце его в тот момент обожгло, остается для меня загадкой — если только мне с перепугу это не показалось. Не такой Энту человек, чтобы испугаться при виде меня. А может быть, все-таки? Ведь кто, как не я, знает о нем достаточно много неприятного.
Неужели он и в самом деле считает, что я ни на что другое не способна, как вытаскивать на свет божий старые, источенные молью истории. Я никому даже не заикнулась, откуда я его знаю. Однажды — это было еще в самом начале — я так, между прочим, спросила, что же собой представляет теперь этот самый Адамсон? Марелле, с которой я сижу на одной парте и живу в одной комнате, спросила с любопытством:
— Так ты, оказывается, знаешь Энрико?
Я сразу сделала шаг к отступлению:
— Я знала его давно и не очень хорошо.
Думаю, что лучше я и не могла бы ответить. Я не солгала и в то же время не открыла всю правду. Впрочем, этот Энту ничем не заслужил моей сдержанности.
Внешне он, конечно, здорово изменился. Только ведь очки в черной оправе и густой чуб, украшающий теперь его лоб, еще не делают человека другим. Уж меня-то он этим не обманет. Впрочем, несколько изменились его повадки и даже поведение. Всеобщее восхищение он завоевал тем, что считается среди мальчиков одной из спортивных величин. И на коньках, и в баскетболе и даже на лыжах! Удивляюсь, что и лыжи еще могут доставлять ему удовольствие. Неужели они ему никогда ничего не напоминают?
Каким-то образом он вылез в сверхсредние ученики. А в мастерской, говорят, непревзойденный мастер. Руководитель-инженер просто не нахвалится на него. Если верить Марелле, то электричество изобрел не кто иной, как Энрико Адамсон. И это еще не все. На школьных вечерах он танцует в ансамбле народных танцев!
Если бы в моем дневнике не было записано о некоторых его похождениях, то, пожалуй, я и сама усомнилась, уж не придумала ли я всего этого о его прошлом!
Выходит, что ни одна девочка здесь ничуть не боится и не презирает Энту. Даже наоборот, все его уважают. Похоже, что я — единственное исключение. Но об этом он сам заботится с завидной последовательностью.
Потому что именно меня Энту по-прежнему не оставляет в покое. И уже с первого дня в этой школе. Хотя бы такая выходка — на выборах классного организатора он выдвинул мою кандидатуру. Причем он прекрасно знал, что хотя бы потому, что я никому неизвестная новенькая, я не могла получить больше, чем те три голоса, которые я получила. Да и это было для меня неожиданно много. Он не добивался ничего другого, как унизить и осмеять меня. Я тогда так на него рассердилась, что чуть было не рассказала Марелле о его прежних «геройствах», но потом передумала. Ведь, пожалуй, я сама не особенно обрадовалась, если бы кто-нибудь вздумал здесь рассказать, скажем, о том времени, когда меня звали растрепой.
Мне хочется только одного — чтобы он оставил меня в покое, не обращал на меня внимания. Но как раз на это и нет никакой надежды. Получается так, словно я везде и во всем встаю ему поперек дороги.
И хотя в классе мы сидим — он на первой парте у окна, а я на последней в ряду, что у двери, он все-таки всегда знает, что я делаю и что у меня не сделано, как будто у него дополнительные глаза на затылке, специально, чтобы следить за мной. У него всегда находится, что сказать обо мне, и обязательно ироническое, пренебрежительное или обидное. И что самое глупое, я каждый раз меняюсь в лице. И именно это почему-то доставляет ему особенное удовольствие.
Вот я и описала свои впечатления о новой школе и больше всего оо Энту. О мальчишке, о котором я в самом деле и думать-то не хочу. Как будто о нашей школе больше нечего писать. Но это не так. Чтобы написать о самом важном, начну с нашей классной руководительницы — Прямой. Прямая — это, конечно, не настоящая фамилия. Даже прозвище у нее было сначала Прямая-между-двумя-точками, но теперь она зовется просто Прямая, и это имя подходит ей во всех отношениях.
По нашему мнению, она могла и должна была бы уйти на пенсию уже сто лет назад. Возможно, что ее настоящий возраст можно было бы узнать из ее метрики, но мы склоняемся к тому, что у нее вообще нет метрики. Для этого ей надо было когда-то родиться и быть ребенком.
По библии, первый человек был сделан из глины и Живого духа. Прямая, несомненно, потомок именно этого человека. Только глина с тех пор совершенно высохла и потрескалась, а о живой душе при ее сотворении просто позабыли.
Разумеется, она преподает алгебру и тригонометрию. Уже на первом уроке Прямая вызвала меня. По-видимому, хотела проверить как новенькую. Спросила простое тригонометрическое уравнение. А мы в старой школе уравнений еще не проходили. Я гак и сказала. Она не поверила. И совершенно спокойно заявила, что программа во всех школах одинаковая. Что мне оставалось делать? Не могла же я сразу, с первого урока показать себя как тупица да еще и лгунья. Безусловно, я начала возражать.
Это было плохо. Ой, как плохо! Теперь-то я знаю, что из всех человеческих слабостей самым большим пороком Прямая считает строптивость. Поэтому на мои возражения она ответила с ледяной иронией:
— В самом деле, интересно, что в девятом классе решать уравнения вас научить не успели, а вот вступать в пререкания с учителями — научили. Во всяком случае, прошу вас в нашей школе пересмотреть свое отношение к этому вопросу.
А ведь на груди этого айсберга красуется значок заслуженного учителя!
Я едва успела сесть и собиралась уже от злости и обиды прибегнуть к платку, как зазвенел звонок. Безупречный затылок Прямой еще не успел исчезнуть за дверью, как Энту громко запел какую-то мерзкую песенку: